Каждая мертвая мечта
Шрифт:
Четверорукие, однако, не признавали неконтактные поединки.
Пледик подошел, обнял ее, прижал, а на лице его было такое выражение, что Кей’ла на всякий случай прошептала ему в ухо:
— Это только игра. Не убиваем. Помни.
В конце концов они выиграли второй, третий и пятый поединки. Их тактика была простой: она старалась не попасть под удар, а Пледик брал на себя тяготы атаки. Если цепь сдерживала его движения, Кей’ла начинала активней участвовать в бою. Справлялись они, пожалуй, неплохо, потому что ни один из стоящих в кругу воинов не высказал сомнений насчет честности поединка.
После его завершения Два Пальца подошел к ним, потрепал их обоих по темным головам и проворчал:
— Одна Слабая. Нам нужно сменить твое имя.
Она уже успела перевести дыхание, сплюнула, даже не думая уже, что бы на такое сказала Ана’ве, и послала белесому гиганту злой взгляд.
— А ты? Сменишь имя или обрежешь себе остальные восем… надцать пальцев? Кроме того, мне нравится, как это звучит на вайхирском: Саури-нои.
— Мне тоже нравится, — улыбнулся он сверху. — Думаю, что мы готовы.
Поймал ее врасплох. Готовы?
— К чему? — выстрелила она вопросом.
Он заколебался, щуря желтые глаза. Она уже научилась различать такие выражения. Был удивлен и растерян.
— Уста Земли не говорила? Не говорила, отчего так интенсивно учит тебя сражаться?
Кей’ла чуть отступила, постреливая глазами по сторонам. Круг уже распался на части. Большая часть собравшихся возвращалась к своим делам, занятиям, какими бы те ни были. Уста Земли стояла в стороне в окружении десятка других вайхиров обоих родов. Спорили. Никто не смотрел в их сторону.
— Что именно не сказала мне Уста Земли? Два Пальца?
Воин прищурился сильнее, сжал губы в узкую полосу. Это она тоже знала. Был зол.
— Мы идем на войну. Тридцать Рук и другие племена Мертвой Земли. Отправляемся к нашему богу, который был схвачен и не может освободиться. Уста Земли сказала, что это последняя возможность. А ты пойдешь с нами.
Война.
Крики раненых, хрипы умирающих, вой, рвущий небеса и вырывающийся не пойми из чьей глотки, горящая трава, горящие тела, железный запах крови, смешанной со смрадом гари. Мертвые мужчины. Мертвые женщины. Мертвые дети.
Мертвые вайхиры.
Все мертвые.
Она поймала себя на том, что отступает, шаг за шагом, качая головой и бормоча:
— Нет. Не хочу. Не пойду. Нет.
Два Пальца сплел руки на груди, обе пары.
— Вижу, что она не сказала тебе, — проворчал вайхир. — Это так на нее похоже. Не бойся. Мы будем с тобой, я, Кубок Воды и Черный Белый. Ну и он, твой каналов. Тебе не грозит опасность.
К ней, словно эхо, вернулись слова одного из братьев: не переживай, идет весь военный лагерь, тысячи фургонов и колесниц, наша семья… Ничего с тобой не случится.
Она тряхнула головой. Не в этом дело. Она не боялась за себя, не больше, чем всегда.
— Ты видел войну? — спросила она шепотом.
— Что?
— Спрашиваю, видел ли ты войну?
— Я уже сражался, Одна Слабая. Убивал. Ты была там.
Да. Стычки на пограничье, кровь на черной скале. Трупы, засунутые в скальную щель и присыпанные обломками. Схватки короче, чем их поединок.
Где такому до полей смерти, тянущихся до самого горизонта.
— Значит — нет. Ты не знаешь, что такое война.
— Я сражался и убивал, — повторил он.
— Я — нет. Но знаю больше твоего.
Кажется, она зацепила его гордыню. Их взгляды встретились, посыпались искры.
— И что ты знаешь больше его, дитя?
Уста Земли приблизилась почти бесшумно. Кей’ла пришла в себя и чувствовала гнев. Гнев на то, что снова кто-то решил, что с ней будет, даже не спрашивая ее согласия. Словно она была чьей-то зверушкой. Или маленьким ребенком.
— О том, что такое война.
Вайхирская женщина улыбнулась усталой улыбкой.
— Наша война не такая, как твоя. По твоей мере времени мы ведем ее уже тысячу лет. И вот уже три века, с того времени, как потеряли нашего бога, мы проигрываем.
В этот момент в ее каменном глазу было больше жизни, чем во втором, зелено-золотом.
— Потому нам нужно кое-что сделать раньше, чем мир падет нам на головы. Раньше, чем мы вымрем.
— Вымрете? — Кей’ла указала на окружавшую ее зеленую террасу, журчащий ручей, на входы в жилые пещеры. — Вы не кажетесь вымирающими.
Гримаса четверорукой женщины сделалась резче, от губ остался только будто ножом прорезанный шрам.
— Тридцать Рук — мощнейшее племя в этой части мира. На много дней пути нет тех, кто нас сильнее. А ведь нас — половина от того, сколько было сто лет назад, и четверть — от того, сколько было, когда бог ушел оплатить свой долг. Его поймали в ловушку, и мы уже не можем пить души из его тела, чтобы передать их нашим детям, чтобы одарить их разумом. Сейчас…
Два Пальца хмыкнул.
— Ванахера…
Девочка впервые услышала, чтобы кто-то называл так Уста Земли. Это не звучало как имя или прозвище.
— Нет-нет… — Великанша покачала головой. — Я не заберу ее туда, не показав ради чего… Она говорила на площади суда, у нее четыре руки. Пусть знает.
— Многим это не понравится.
— Многие не хотят ничего делать. Многие говорили: «Пусть остается все как есть, может, он сам освободится; может, он подвергает испытанию нашу веру;
может, все будет как всегда». — Она ударила ладонями по рукоятям сабель. — Нет. Не будет. И потому Пучки Снов, Плоские Лица, Сломанные Копья и другие пойдут с нами. Если Товет не желает или не может освободиться… Может, мы сумеем.