Каждая мертвая мечта
Шрифт:
Они не сдвинуться с места, Кайлеан поняла это сразу. Не пойдут вперед, пока над ними жар. Как долго выдержат мокрые доспехи?
Горшок оказался рядом с ней с лицом, искаженным яростной гримасой.
— Воздух! — крикнул он.
— Что?
— Забирают у них воздух! Выгорает!
Да. Дело было не в жаре. Огонь поглощал воздух. Огонь сам — наполовину живой, а потому забирает из воздуха то, что необходимо для жизни другим.
Перед Кайлеан возникли две дороги, два решения. Между двумя ударами сердца она выбрала лучшую. Наверное.
Бердеф в ее голове заворчал, а Горшок натянул повод коня, видя, как она оскалилась.
Она потянулась к колчану за несколькими последними стрелами.
— За мной!
Пошли галопом, пятьдесят ярдов, что отделяли их от укрепления, промелькнули совершенно незаметно. Защитники вспомнили о них слишком поздно, потому что, только когда отряд Кайлеан въехал в ров, навстречу им полетели камня и стрелы.
Что-то свистнуло мимо ее головы, она уклонилась и, вырвав ноги из стремян, вскочила на седло. Были уже у самого вала. В этой позиции она оказалась по грудь выше верха укреплений. Тетива ее лука брякнула, и один из солдат в плоском шлеме свалился на землю с древком, торчащим из глазницы.
Всадники вокруг вскакивали на седла, били из луков внутрь укреплений, кто-то сильно перегнулся и ударил за частокол копьем.
Кайлеан отметила это мимоходом, сейчас она должна была сделать кое-что другое, дикое и безумное.
Оттолкнулась от спины коня и вскочила на вал. Пригнулась, натягивая лук. Целящийся в нее чем-то вроде глевии пехотинец вдруг захрипел и упал со стрелой, посланной одним из ее всадников. Неважно. Дух пса не позволял ей теперь задумываться, бояться, рассчитывать пустые и несущественные «что было бы, если бы».
Сейчас они сражались.
Она заметила их сразу. Пятеро мужчин под самыми укреплениями, все в бурых кафтанах и одинаковых штанах. Все окружены серо-красными полосами Силы, которой они ткали и кормили тварь, пожирающую пехоту Уавари Нахс.
Время для нее замедлилось, словно кто-то наполнил воздух жидким стеклом. Она четко видела боль и страдание на лицах чародеев. Их кожу покрывали следы ожогов, одежды местами дымились, волосы одного из них уже обуглились и напоминали короткую щетину. Все использовали слишком много Силы, долгими часами пропуская аспектированную магию сквозь собственные тела, а теперь, в последнем акте отчаянной попытки защиты, уничтожали себя окончательно.
Только бы убить как можно больше врагов.
Безумие. Но она слишком долго ездила с чаарданом, слишком хорошо знала войну с этой стороны, чтобы теперь не понимать их поведения.
И не оценить его.
Она выстрелила раз, второй и третий. Это движение: натянуть тетиву до щеки, цель, выстрел, новая стрела, цель, выстрел, новая стрела… — все это было привычным, словно дыхание. Первому магу она попала идеально в центр спины, окружавшая его Сила заморгала и угасла. Второй получил нечисто, в живот, коротко завыл, а прежде чем упал, третья стрела воткнулась в глотку его приятеля.
Трое из пяти. Достаточно, чтобы сорвать чары.
Она соскользнула с вала, прыжком оказалась в седле, свистнула: возвращаемся.
Они погнали в сторону леса, выпуская за спину последние стрелы.
Кайлеан глянула в сторону пехоты. Огненный саван как раз приугас, двое уставших магов — маловато, чтобы его удерживать. А сотня темнокожих гигантов вдруг вскочила с земли, стряхивая с себя пепел и остатки углей, а потом ринулась на вал.
Ее отряд даже остановился — без приказа, потому что не у каждого есть возможность хотя бы раз в жизни увидеть такое. Уавари Нахс бежали, словно их насыщенные водой доспехи ничего не весили, летели длинными прыжками, будто стая львов, загоняющих раненую жертву, а из их груди рвался жуткий рык. Добрались до вала за десяток ударов сердца — защитники едва успели послать в них несколько стрел — и просто перелетели на другую сторону. Первыми под валом оказались щитоносцы, вжались в него, вскинули щиты над головой, создав широкий помост, едва ли на фут ниже края вала. Вторая шеренга воинов встала за ними, они подняли щиты, присели, третья скорчилась, низко наклоняясь. Меньше чем в три-четыре удара сердца перед валом вырос ряд ступеней, созданных тяжелыми щитами, по которым остальная пехота ворвалась внутрь.
Лязг стали и нечеловеческие крики, дрожание Силы, придавленной внутри, дикий, стонущий, оборванный вой. А потом нечто, что могло быть человеческой головой, вылетело из-за вала и остановилось, покатившись по земле, в десятке шагов дальше.
И все.
Не понадобилось преследовать убегающих врагов, потому что из-за вала не ушел никто.
Совет у Кахеля-сав-Кирху состоялся около полудня. Враг был отбит. Лагерь зализывал раны, нанесенные огнем и сталью. Весь день приходили сообщения о потерях: убитых и раненых, уничтоженных припасах, стоптанных полях, вырезанных животных и о колодцах, загрязненных сброшенными туда телами… Литания, которую Кайлеан выслушивала в шатре командира невольничьей армии, была длинной и мрачной.
А лица Кровавого Кахелле, Поре Лун Дхаро и Кор’бена указывали на то, что потери эти стали большим, чем просто военными расходами. Они коснулись этих мужчин лично, словно то, что некто осмелился поднять руку на людей под их защитой, было равнозначно страшнейшему оскорблению.
Уваре Лев держался чуть сбоку, подальше от остальных командиров, а его фигура и лицо выражали нечто среднее между нетерпением и удовлетворением.
И с того момента, как Кайлеан и Ласкольник вошли внутрь, он не произнес ни слова.
Кха-дар тоже молчал. Стоял напротив Кахеля и смотрел, как тот складывает на столе разбросанные бумаги и пергаменты.
Так прошло несколько долгих минут, и мрачные новости непрестанно стекались в шатер командования, приносимые уставшими, порой окровавленными и непременно с ног до головы перемазанными в грязи гонцами. Наконец Кровавый Кахелле поднял голову, глянул прямо на Ласкольника.
— Спасибо.
Кайлеан удивилась. Сильно. Полагала, что они встретятся с упреками и требованием помощи от Меекхана, что командир бунтовщиков, чтобы воззвать к их совести, бросит им в лицо упрек о тех тысячах убитых. Вернее, чтобы воззвать к совести Генно Ласкольника, одного из важнейших людей Империи. Но удивление мигом угасло, заглушенное непреодолимым желанием лечь, свернуться в клубок и уснуть. Она всего полчаса назад сумела выгнать Бердефа из головы.
Изгнание духа пса из собственной души напомнило срывание засохшей, покрытой струпьями повязки. Было больно и приносило усталость, которую она давно уже не чувствовала. Каждый из десятка последних часов, проведенных в седле, свалился на нее стофунтовым камнем. Одежда липла к телу и воняла, потертости и синяки болели, а длинный порез на лодыжке, заработанный не пойми когда, горел огнем. Это нечестно, что остальная часть отряда могла отдыхать, а ее Ласкольник приволок сюда.
Но у нее было дело, а потому она не стала плакать.