Каждому свое • Американская тетушка
Шрифт:
— Нет, это не простая случайность, я постарался не присягать.
— Для нас эта присяга была жизненной необходимостью, — сказал его превосходительство Моска. — С волками жить — по-волчьи выть.
— А вот дон Луиджи, он... — усмехнулся барон.
— В этой стране зависть людей просто поедом ест, — воскликнул синьор Ромерис. — Книгами дона Луиджи восхищается весь мир. Но для вас он лишь человек, пославший телеграмму Муссолини и надевший феску... Сущее скудоумие...
Но никто не отозвался на его оскорбительный намек — трем старцам главное было позлить
В другое время Лаурану очень развеселила бы эта сценка, но сейчас он нетерпеливо ждал, когда они наконец умолкнут, словно маленькая стычка была главной причиной опоздания Луизы. Он встал, подошел к двери, открыл ее, выглянул на улицу, посмотрел направо, налево. Луизы не было. Он вернулся и снова сел за столик.
— Вы кого-нибудь ждете? — спросил синьор Ромерис.
— Нет, — сухо ответил Лаурана и подумал: «Она уже не придет, ведь уже восемь». — Но в душе у него еще теплилась надежда.
К удивлению синьора Ромериса, он заказал еще одну рюмку коньяку.
В четверть девятого его превосходительство Моска поинтересовался:
— Ну, а как дела у вас в школе?
— Плохо, — ответил Лаурана.
— С чего бы им идти хорошо? — спросил барон. — Если все разваливается, то почему школа должна быть исключением?!
— Правильно, — сказал его превосходительство Лумия.
Без четверти девять Лаурана вдруг представил себе, что Луизу убили. У него появилось желание рассказать обо всем, что переживает и чувствует, этим четырем старикам: они наверняка опытнее его и лучше разбираются в человеческой душе. Но тут барон д'Алькоцер, показав на книгу, которую Лаурана только что закрыл, сказал:
— Эти письма Вольтера подтверждают нашу поговорку о том, что в определенных обстоятельствах для некой части тела и родственные отношения не помеха.
И объяснил с ухмылкой, что эти письма Вольтер писал своей племяннице. Его превосходительство Лумия без обиняков «процитировал» поговорку, а барон «уточнил», что то же самое словцо, которое в поговорке поясняло, при каких условиях и родственные барьеры становятся преодолимыми, Вольтер употребил в письмах, и притом на итальянском языке. Он попросил у Лаураны книгу, чтобы прочесть друзьям письмо, где приводится это словечко.
Все четверо до того смаковали это пикантное место, что Лауране стало противно.
Что толку рассказывать о своих опасениях и горестях этим четырем хитрым старым циникам? Не лучше ли пойти прямо в квестуру, найти серьезного, понимающего следователя и рассказать... ему... Но что? Что одна дама назначила ему, Лауране, свидание в кафе «Ромерис» и не пришла? Просто смешно. Рассказать о своих подозрениях и страхах? Но тогда придет в действие весьма опасная машина правосудия, и ее уже не остановить. Да и что ему, собственно, известно о том, что Луиза узнала за эти два дня? Вдруг она нашла доказательства, опровергающие виновность Розелло? А может, она вообще не нашла никаких доказательств? А если у нее девочка внезапно заболела или еще что-нибудь случилось и ее срочно вызвали домой? К тому же она могла в горячке поисков истины вообще забыть о свидании.
Но
Он поднялся и стал лихорадочно ходить взад и вперед от двери к стойке.
— Вы чем-нибудь обеспокоены? — прервав чтение, спросил барон.
— Нет, просто я сижу здесь уже целых два часа.
— А мы сидим здесь целых два года, — ответил барон, закрыл книгу и протянул ее Лауране.
Лаурана взял книгу и положил в портфель. Посмотрел на часы — двадцать минут десятого.
— Ну, мне пора на станцию, — сказал он.
— До отхода поезда еще сорок пять минут, — заметил синьор Ромерис.
— Погода сегодня отличная, прогуляюсь немного, — сказал Лаурана.
Он расплатился за коньяк, попрощался и вышел. Закрывая дверь, он услышал, как его превосходительство Лумия произнес:
— Наверняка у него любовное свидание и он сгорает от нетерпения.
На улице было безлюдно. Вечер был чудесный, хотя и дул колючий холодный ветер. Он медленно спускался к станции, обуреваемый мрачными мыслями. У привокзальной площади его обогнала машина, она со скрежетом затормозила метрах в десяти и задним ходом подъехала к нему.
Отворилось окошко, и водитель позвал его:
— Синьор, синьор Лаурана?
Лаурана подошел и узнал в лицо одного из горожан, хотя имени его сразу не вспомнил.
— Вы на станцию?
— Да, — ответил Лаурана.
— Если хотите, я вас подвезу.
«Вот кстати, — подумал Лаурана... — Приеду пораньше и смогу позвонить Луизе из дома, узнать, что и как».
— Спасибо, — сказал он и сел в кабину рядом с водителем.
Машина вихрем сорвалась с места.
Глава семнадцатая
— Он был человеком замкнутым, неразговорчивым, порой упрямым и своевольным. Обычно вежливый, любезный и даже услужливый, он был способен взорваться из-за неверно понятого слова или ложного впечатления и тогда уже шел напролом. Вот преподавателем, тут уж ничего не скажешь, он был превосходным: вдумчивым, добросовестным, пунктуальным. Человек большой культуры, он искал новые методы преподавания. С этой стороны, повторяю, к нему нельзя было предъявить никаких претензий. Но что касается личной жизни... Вам это может показаться не вполне корректным, но в сфере личных чувств он оставлял впечатление, как бы поточнее выразиться... человека одержимого, с комплексом неполноценности.
— Одержимого?
— Пожалуй, это сильно сказано и уж конечно не отвечает тому представлению, которое сложилось о нем и его жизни у большинства коллег. Спокойный, аккуратный, с неизменными привычками и вкусами, он свободно и откровенно выражал свое мнение... Но иногда людей, хорошо его знавших, поражали его едкий сарказм, внезапные вспышки гнева... А вот коллегам-преподавательницам и своим ученицам он казался женоненавистником. Я же думаю, что за этим просто скрывалась робость...
— Выходит, он был одержим мыслью о женщинах, помешан на сексе? — сказал следователь.