Каждому свое
Шрифт:
Пистолеты с бриллиантами и семейные узы – звенья одной цепи: Бонапарту желалось сделать из Моро родственника, чтобы раз и навсегда подчинить его себе. После ужина беседа была продолжена, но уже без Жозефины, чего, кажется, хотел и сам Бонапарт, чтобы вести разговор с мужской откровенностью. Странно, что он, отличный психолог, еще не ощутил внутреннего, но яростного сопротивления Моро.
– Так ты войдешь в нашу семью? – спросил он.
Моро раскурил трубку от свечи. Сказал:
– Твоя падчерица, и об этом в Париже знают, страстно влюблена в твоего
– Мы же не дети! Если Дюрок тебе мешает, я завтра же пошлю его в Петербург с мальтийской шпагой для Павла, и, пока он там развлекается, Гортензия забудет его.
– Мне мешают еще два обстоятельства.
– Назови их. Все они легко устранимы.
– Не все! – сказал Моро. – Разве можно устранить то, что Гортензия Богарне – твоя падчерица и твоя же любовница? Об этом казусе много разговоров в Париже.
Бонапарт нисколько не смутился:
– Ну, это сплетня… стоит ли верить?
– Наконец, и второе обстоятельство: я обещал мадам Гюлло сегодня же быть у нее с предложением руки и сердца ее дочери Александрине…
Моро повел себя далее в том же духе, как когда-то Жубер со своей женитьбой. Он заявил будущей теще:
– Я настаиваю лишь на том, чтобы Александрина завтра же стала моей женой… Теперь не церковные времена, а гражданский брак при свидетелях займет минуты две-три, не больше. Поверьте, Парсдорфское перемирие близится к окончанию, и сейчас не время обсуждать брачные туалеты…
Вернувшись к себе, Моро сказал Рапателю:
– Завтра ты и генерал Лагори станете свидетелями моего брака… Нет, я не Бернадот, который больше всех кричит о правах народа, а сам исподтишка лезет в постель Дезире Клари, нагретую для него самим Бонапартом…
Даже покойный Жубер мог бы позавидовать той скорости брачного маневра, какой произвел Моро! Но с этого времени Бонапарт обращался к нему только на «вы»…
Лазар Карно, покидая пост военного министра, был назначен в сенаторы. Он всюду откровенно взывал:
– Пока не поздно, генерал Моро должен заменить генерала Бонапарта на его посту первого консула республики… Вы спрашиваете – почему? Я вам отвечаю: республикой должен управлять республиканец, каковым Моро и является.
Тогда же Карно писал: «Моро – единственный сейчас человек во всей Франции, способный стать во главе дела». 11 ноября 1800 года Париж объявил о разрыве Парсдорфского перемирия, и Моро отъезжал к Дунаю – для открытия боевых действий. Его мучила, его терзала необъяснимая тревога:
– Черт побери, все-все… все как у Жубера!
Но всадник в бою должен оставаться спокойным.
10. Его звездный час
Александрина (уже на правах жены) невозмутимо наблюдала, как ее муж с Рапателем укладывают вещи в походные кофры.
– Вы чем-то огорчены, мой друг? Вы озабочены?
Ну, как объяснить этому наивному созданию всю ответственность, которая тяжкими гирями налегла на плечи? Моро сказал, что в битве на Дунае решится очень многое:
– Мир так устроен, моя
За ним числилось немало побед. Каждая из них была замечательна для своего дня. Но в биографии Моро отсутствовала та роковая битва, память о которой отложится на полках Мировой Истории, о которой будут писать в школьных учебниках. Настал политический момент, когда от его успеха (или от неудачи) на Дунае зависело – быть ли миру в Европе?
– Пойми, – говорил он жене, – если я сейчас разобью Австрию, Англия тоже будет вынуждена пойти на мир…
Александрина провожала мужа до первой заставы. Моро дернул шнур сигнального звонка, чтобы кучер задержал лошадей. Супруги вышли из кареты. Над Францией пролегла черная-черная, но звездная ночь. Было тихо. Страшно тихо.
– Мне холодно, Моро, – сказала жена, прильнув к нему; трогательная в своей нежности, Александрина отыскала на самом краю небосвода трепетную звезду. – Она моя… и такая же маленькая и беззащитная, как я!
Моро широким плащом опахнул ее слабые плечи.
Его рука в боевой перчатке вскинулась кверху:
– А вот и моя… та, что отсвечивает кровью.
– Назови мне ее, Моро.
– Это огонь войны, это бранный Марс…
Если война есть логическое продолжение политики, только иными средствами (это не мои слова – Клаузевица), то генеральная битва – спрессованный сгусток политики, когда в кратчайшее время, иногда в считанные минуты, разрешаются мучительные проблемы, затянувшиеся в кругу дипломатов на целые столетия… Карета командующего Рейнской армией остановилась возле древней ратуши Страсбурга, засуетились лакеи, вспыхнули факелы, пламя осветило фигуры конвойных драгун, поникших от безмерной усталости; из их седельных кобур торчали рукояти заряженных пистолетов.
Виктор Лагори встретил его у крыльца ратуши.
– Какие новости? – спросил Моро на лестнице.
– Командующим Дунайской армией Вена назначила эрцгерцога Иоанна, отпрыска Леопольда Габсбургского.
– Победы за ним числятся?
– Никаких.
– Поражения?
– Он еще небитый.
Ковер на ступеньках глушил тяжелую поступь ботфортов.
– Кто его менторы? – спросил Моро.
– Герлонд, Буржуа, Лауэр.
– Я их не знаю. Сколько лет герцогу?
– Восемнадцать.
– Кто шутит? Ты или Вена? – рассмеялся Моро.
Он стронул в поход свою армию, ее сопровождали шорники, хлебопеки, кузнецы, коновалы, интенданты, чиновники, маркитантки и, наконец, просто приблудные шлюхи, от которых было не отвязаться, даже если остричь им волосы. Предзимние дожди обмывали громадные валуны, переплетенные вереском, по ночам фыркали в лесах дикие кабаны. Моро ехал на лошади, иногда его окликали дружеские голоса солдат-ветеранов:
– Моро, правда ли, что ты женился?