Каждому свое
Шрифт:
Был неприятный холодный вечер середины февраля 1942 года. Закончив бессмысленный рабочий день, Гофмайер вышел из служебного здания и двинулся по набережной вдоль канала. Идти было противно, но ему казалось, что другого выбора у него нет, и он двигался вперед, не думая о конечной цели. Казалось, она потеряна навсегда, по крайне мере в этой жизни. Люди проходили мимо, упрятав свои лица и проблемы в высоко поднятые воротники.
– Дорогой господин полковник, – прозвучал голос над самым ухом, – приглашаю на кружку пива.
Несмотря на отвратительное настроение
«Молодую жену похоронил всего два года назад, на службе черт знает что творится, а он улыбается», – с раздражением подумал Гофмайер.
– Спасибо, но так далеко я ехать не готов.
– И не надо! – весело откликнулся Шниттке. – Можем сегодня посидеть где угодно.
Они молча перешли по мосту на другую сторону канала, миновали несколько перекрестков и спустились в уютный подвальчик, переполненный людьми и пивными испарениями.
В зал Шниттке вошел первым, что было явным нарушением табели о рангах. Но, как выяснилось, полностью соответствовало уже сложившимся отношениям на местном уровне.
– Господин майор! Рады видеть вас в добром здравии! – громко обрадовалась хрипловато-прокуренным голосом не очень молодая, но уверенная в своей вечной молодости кельнерша, держа в руках сразу восемь доверху наполненных пивом кружек, – стол уже заждался вас!
Мгновенно расставив принесенные кружки по местам, она ловко выхватила одной рукой из-за угла небольшой столик, приставила к нему два стула и, словно фокусник, проделавший эффектный трюк, застыла в ожидании аплодисментов.
– Для начала две кружки пива, две стопки вишневой водки, что-нибудь закусить и обязательно твою очаровательную улыбку!
– Слушаюсь, господин майор! Как прикажете! – кельнерша вытянулась, щелкнула каблуками и, развернувшись почему-то через правое плечо, удалилась. Вернулась она мгновенно.
Шниттке поднял стопку.
– Господин полковник, не забивайте вашу светлую голову темными мыслями, снимите с лица похоронную маску и замените ее ясной улыбкой.
– Ты неисправимый оптимист. Но сейчас это вряд ли нам поможет.
Гофмайер обреченно опустошил стопку и громко поставил ее на стол.
Шниттке попросил принести еще две.
– Я больше пить не буду, – отмахнулся Гофмайер.
– Это последняя, за которую плачу я. Все последующие – за твой счет.
– Последующих не будет. И вообще ты должен был бы знать, что я пью только за благополучие Германии и мое вместе с нею. А сейчас…
– Поверь мне, сейчас – тот самый случай.
Гофмайер поверил родственнику и выпил.
– А теперь слушай внимательно. – Шниттке наклонился поближе к собеседнику.
– Сегодня перед самым обедом адъютант фюрера по военным вопросам, известный тебе Герхард Энгель, пожелав фюреру приятного аппетита, неожиданно и как бы невзначай добавил:
– Было бы весьма полезно, мой фюрер, если бы вы приняли адмирала Канариса.
Гитлер молча посмотрел в глаза адъютанта.
– А вы знаете, что по этому вопросу ко мне уже обращался ваш
– Скорее, наоборот, вдохновляет.
– Ах, даже так? – Гитлер неожиданно рассмеялся. – Тогда давайте вашего адмирала сегодня в 16.00.
Начало рассказа весьма взбудоражило Гофмайера. Он схватил стопку и громко шлепнул ее о столешницу только потому, что она оказалась пустой. Кельнерша поспешила исправить досадную оплошность.
– Ну а дальше?
– А дальше, как договорились, платишь ты.
– Перестань валять дурака, – искренне возмутился Гофмайер. – Ты же знаешь, что для меня это вопрос…
– Итак, в 16.00 адмирал предстал перед фюрером. И у них состоялся примерно следующий разговор:
– Если вы пришли убеждать меня, что без еврейского мусора нам обойтись нельзя, то напрасно, – бросил фюрер, пока адмирал садился в предложенное ему кресло напротив.
– Никак нет, мой фюрер, вполне можно. Но, признаться, я руководствовался вашим же высказыванием: «Кто еврей, а кто нет, определяю я».
– Это сказал Геринг, и я с ним согласился. Однако вы не фюрер и даже не Геринг, а потому вам следовало бы держаться поскромнее, – Гитлер пристально и долго всматривался в лицо Канариса. – Мне доложили, что эти нелюди используют вас, то есть военную разведку, чтобы уйти от справедливой кары.
– Извините, мой фюрер, но это не совсем так.
– А как? – Гитлер резко перегнулся через стол, и его голова оказалась настолько близко от лица адмирала, что он почувствовал несвежий запах изо рта фюрера.
– Приведите мне только один-единственный пример, когда хоть кто-то из этих людей принес бы или смог бы принести пользу Германии, – Гитлер откинулся на спинку кресла, и лицо его сразу уменьшилось в несколько раз.
Адмирал понимал, что каждая доля секунды промедления работает против него, а потому схватился за первую пришедшую на ум фамилию.
– Клаус Эдгар, например, выходец из Прибалтики. Во время Первой мировой войны был сослан русскими в Сибирь, где встал во главе пленных австрийских и немецких социал-демократов. Позже в качестве такового неоднократно приезжал в Москву и встречался со Сталиным.
Гитлер обхватил голову обеими руками и долго раскачивался молча.
– С кем? Со Сталиным? Почему мне вовремя не доложили? Канарис, хоть вы-то понимаете, что для меня Сталин сегодня важнее Черчилля? Когда я наконец увижу помимо блеска сапог еще хотя бы слабые проблески ума у наших военных?
– Известно ваше резко отрицательное отношение к этому человеку, поэтому мы не хотели раздражать вас упоминанием недостойного имени.
– Кому известно? Что за чушь? Я считаю Сталина одним из самых талантливых, а потому и самых опасных для нас политиков. И он сумел противостоять мне, а это уже талант и немалый. Представьте, потерять в результате нашего блицкрига половину армии, а затем остановить нас у самых ворот Москвы. Кстати, как вы думаете, почему он не покинул столицу, когда мы практически уже входили в город? Расчет это или уверенность?