Каждому свое
Шрифт:
– Послушайте, Федулов, я не о вас говорю. Меня Гофмайер интересует.
– Немец как немец. Худший вариант. Немцы – народ трудолюбивый, и дома, и жизнь строят добротно.
– Я не про нацию, а про Гофмайера спрашиваю!
– Нация, как дерево. На нем нарост образуется, который большую часть соков из дерева высасывает для себя, а тому почти ничего не оставляет.
– Стоп, – прервал его следователь, – вы постоянно отклоняетесь от главной темы, которая нас интересует, Гофмайер.
– А что Гофмайер? Я уже вам сказал – слизняк. Сейчас, пока он наверху людьми распоряжается, смотрится человеком,
Второй диверсант Виноградов, хотя и был земляком Федулова, но являлся ему полной внутренней и внешней противоположностью. По профессии сельский учитель, то есть местный интеллигент, но большую часть жизни проработал местным судьей. В людских душах копаться любит и умеет.
– Гофмайер? – глаза у него живо забегали, как у ученика, вытянувшего на экзамене удачный билет. – Гофмайер – это как раз тот немецкий начальник, с которым мне довелось общаться больше, чем с другими. Он нередко вызывал меня, когда не мог разобраться в способностях русских кандидатов выполнить задание, которое он собирался перед ними поставить. Характеризуя людей, я помогал им выпутаться из паутины, которой он их опутывал.
– Ну а самого Гофмайера как вы можете охарактеризовать? – спросил в наушниках Северов.
– Средний немецкий бюргер, как и большинство его однокашников, использовал свое единственное достоинство – рано признался в собственной бездарности и, чтобы компенсировать этот недостаток, вовремя примкнул к нацистскому движению. Да что я вам рассказываю! Бездарность может сделать карьеру, лишь вступив в партию.
– Виноградов! Думайте, что говорите! – прервал его следователь.
– Так я же про Германию говорю! А у нас с этим все в порядке.
– А что представляет собой Гофмайер как личность? – вновь поинтересовался Северов.
– Начнем с того, что это вовсе не личность, а скорее безликость. Биографии его я, конечно, не знаю, известно только с его слов, что он во время Первой империалистической служил в армии, был легко ранен и чуть не попал в плен.
– Кто для него кумир – Гиммлер, Гейдрих или?
– Ни тот, ни другой. Его кумир – непосредственный шеф, адмирал Канарис, о подвигах которого он может рассказывать в своем кругу сутками. Вторым его героем является рейхсмаршал Геринг. Во время Первой мировой войны маршал прославился как летчик-ас, сбивший наибольшее количество самолетов противника и сейчас незаслуженно отодвинутый на второй план.
– А что еще вы можете добавить к образу Гофмайера?
– Как все серости, пролезшие наверх, он хотел бы не так быть, как казаться личностью, для чего и прилагает массу усилий, понимая, что необходимых качеств для того у него нет или как минимум недостаточно.
Дверь неожиданно открылась, и в проеме появился дежурный офицер. Вид у него, как и прежде, был надменный.
– Следуйте за мной, – сухо бросил он. Северов повиновался, и они вместе поднялись по лестнице на второй этаж. Подойдя к единственной двери, лейтенант осторожно
Справа от стола – могучий стальной сейф, который в добрые времена хранил деньги, а теперь, судя по всему, души человеческие.
– Господин полковник, согласно вашему указанию доставлен задержанный.
– Извините, господин полковник, меня никто не задерживал, я явился к вам добровольно и у меня конфиденциальное сообщение. – Северов покосился на сопровождающего.
– Франц, вы свободны, – полковник поудобнее устроился в кресле. – Слушаю.
– Господин полковник, я пришел, чтобы… ликвидировать вас. – Северов говорил медленно, точно синхронизируя слова с действиями. Он извлек из кармана пистолет, ловким движением большого пальца выпустил из ручки магазин с патронами, который с грохотом шлепнулся на стол, положил рядом оружие и сделал шаг назад. – Но я решил поступить иначе.
Полковник преодолел шок, вызванный внезапностью, много быстрее, чем можно было ожидать. Как бы в подтверждение этого он небрежно переместил локтем в сторону пистолет и обойму, выложенные Северовым на край стола. Это был привычный жест, которым он сбрасывал в мусорную корзину бумаги, ставшие ненужными на столе.
– Я готов помочь вам свести на нет гнев вашего начальства.
– Вы? Моего? Каким образом? – брови полковника поднялись вверх, отчего выражение его лица стало насмешливым.
– Моим присутствием здесь.
– Боюсь, молодой человек, у вас завышенная самооценка. А у меня – заниженное количество времени, чтобы тратить его так безрассудно. Поэтому будет лучше, если вами займется наше специальное подразделение. – Теперь в насмешливую гримасу включились уголки рта, а в голосе появились нотки раздражения.
– Лучше не будет, господин полковник, поскольку я тот самый русский парашютист, от поимки которого зависит… именно… ваше…
– Что?.. – полковник подался всем телом вперед, выкатил глаза и уставился на Северова. – Повторите еще раз то, что вы сказали.
– Я – русский парашютист. Имею, помимо прочих заданий, ликвидацию вас лично. Но, как уже сказано раньше, рассудил иначе.
Полковник на мгновение замолчал, тупо глядя перед собой. Было видно, как он старается привести в порядок нахлынувшие на него эмоции.
– Почему выбор пал именно на меня?
– Вы входите в число наиболее опасных для Москвы людей.
– Так считаете вы?
– Так оценивают вас военные и политики в Москве.
– А почему вы решили перейти на нашу сторону?
– Я перешел на свою сторону. Я немец, мать моя немка, родом из Саксонии.
– Значит, немецкий язык оттуда.
– Совершенно верно.
– А откуда вы взяли тему о гневе моего начальства?
– Извините, господин полковник, но ваше начальство не проявляет особой конспиративности, находясь на занятой территории. Это известный синдром победителя. Тут ничего не поделаешь.
– То есть?
– С момента приземления и до вчерашнего дня я прослушал достаточно много переговоров, звучавших в местном эфире. И это с помощью обычного приемника. Поверьте, благодаря ему я мог бы скрываться от преследования еще долгие месяцы, а то и годы.