Каждый дар – это проклятие
Шрифт:
Нуала долго не отвечает. Затем приходит сообщение.
На сегодня она уже вторая из пропавших.
По коже у меня от страха и волнения пробегают мурашки. Мне кажется, что все происходит совсем не так и не в том порядке. «Дети Бригитты» дергают за ниточки так ловко, что трудно догадаться, где ниточка, а где просто чистый воздух. Я помню слова Фионы о том, что когда у тебя есть молоток, то все выглядит как гвозди.
Лорна может находиться где угодно и делать что угодно. Например, могла сбежать из дома с каким-нибудь
В каком-то отношении это даже хуже, чем когда тебя осушают, отравляют и околдовывают. По крайней мере, тогда было очевидно, что кто-то настроен против тебя. А сейчас просто происходят какие-то события, которые кажутся относительно нормальными.
Я прошу отца отвезти меня к Фионе, чтобы мы могли собраться все вместе. Он с радостью отзывается и всю дорогу болтает со мной.
– Завтра все будут в сборе, – говорит он. – Эбби прилетает в обед, а мальчики приезжают вечером. Джо говорит, что тоже вернется завтра.
Я сжимаю палец зубами.
– У тебя все в порядке, Мэйв?
Я не знаю, что ответить. Иногда бывает полезно что-то сообщить им – то, что они смогут понять и осознать. Может, Лорна как раз одна из таких вещей.
– У нас в классе есть девочка, которая не появлялась на занятиях последние несколько дней, а когда я позвонила ее родителям, те отвечали как-то странно, – начинаю я.
Отец кивает.
– Может, она болеет и не может подойти к телефону.
– Нет, она не болеет. Ее не было дома. Они попытались расспросить меня, а когда я ничего не сообщила, повесили трубку.
– Понятно, – снова кивает он. – Ну, может, это какой-то деликатный вопрос. Кое-что, связанное только с семьей. Людям, знаешь, не всегда нравится, когда посторонние вмешиваются в их дела. Да еще эта наша ирландская привычка скрывать все от посторонних, пока дело не закончится.
Перед домом Фионы он слегка обнимает меня за плечи.
– Ты ведь понимаешь, что нужно соблюдать осторожность? Не разговаривай ни с кем странным.
– Думаешь, так люди и пропадают? Просто потому, что заговаривают с кем-то странным? – спрашиваю я.
Он озадаченно смотрит на меня, как будто я хочу поспорить с ним, как будто бросаю ему вызов. Даже мой папа, мой милый, веселый папа, до сих пор разделяет мнение о том, что пропавшие девушки в какой-то степени сами виноваты в том, что пропали. Как будто заслужили это. Или не заслужили. В общем, непонятно.
Я оглядываюсь на него сквозь моросящий дождь, и его лицо уже расплывается в дымке.
Дом Фионы – всегда лучшее место для подготовки, потому что у ее мамы самая лучшая одежда. Мари также воспринимает любую нашу попытку позаимствовать у нее что-то как комплимент ее хорошему вкусу, поэтому даже специально подбрасывает мне одежду. Запасная
– Мэйв, возьми вот это, – Мари протягивает мне розовую ковбойскую рубашку с красным кантом. – Я носила ее в восьмидесятых, но сейчас я вижу такие в магазинах. Они повсюду.
Она права, сейчас такие рубашки снова продаются, и она мне очень идет.
– Оставь себе, – говорит она.
– Нет, – изображаю я протест. – Не могу.
– Никаких возражений. Она уже твоя. Дай только поглажу.
Я снимаю рубашку и передаю ей, а затем, оставшись в лифчике, сажусь на кровать Фионы.
– А вам что дарят на Рождество? – вдруг спрашивает Лили, едва мама Фионы выходит. – В смысле родители.
– Деньги, – отвечает Фиона.
– Деньги, – повторяю я.
– Деньги, – кивает Лили. – Я вот думаю купить тату-машинку.
– Что? – удивляюсь я. – Зачем тебе она?
– Ну, на «Ebay» они стоят всего семьдесят евро. И обращаться с ними не так уж сложно. Я смотрела видеоуроки.
– Я хочу сказать, зачем тебе татуировки?
Она вдруг теряет уверенность.
– Ну, однажды я заходила в тату-салон. Просто чтобы посмотреть образцы татуировок на стенах. Это как типа посетить художественную галерею.
Она рассказывает это так, будто татуировки уже некоторое время являются частью ее жизни и сегодня она наконец решила поделиться этой информацией. В такие моменты лучше не останавливать ее вопросами – пусть сама расскажет как можно больше.
– Однажды работник салона разрешил мне посмотреть, как он делает татуировку посетителю. Это была большая татуировка на спине. Я пододвинула табуретку и смотрела.
Я едва удерживаюсь от вопроса: «Когда именно это было?» Вместо этого я просто молча киваю.
– Понимаете, когда смотришь, как чернила проходят через иглу, а затем переносятся на кожу под жужжание машинки… бывает такое чувство… не знаю, как будто все очень хорошо и спокойно.
– Как это? – спрашивает Фиона.
– Это напоминает мне, что самое лучшее в жизни – это возможность измениться. Пусть даже перемена эта очень маленькая.
– Здорово, – вздыхаем мы с Фионой, явно испытывая облегчение оттого, что Лили хотя бы что-то нравится в том, чтобы быть живым человеком.
– И… Я сделала себе наколку.
– Что?
– Наколку. Такую маленькую. Как самодельная татуировка. С помощью одной из чистых инсулиновых игл моего отца. И чернил.
Она опускается на колени и закатывает черные кожаные легинсы, обнажая белую икру. Сначала я не понимаю, на что я должна смотреть. Затем присматриваюсь внимательнее и вижу маленькое черное пятнышко, которое сначала приняла за веснушку.
:D
И вдруг мы с Фионой заливаемся смехом. Нам почему-то кажется ужасно смешным, что Лили, этот маленький синеволосый Будда, вытатуировала себе эмодзи-улыбку. Лили, к счастью, тоже смеется.