Каждый день самоубийство
Шрифт:
– Простите, я не поняла?
– Подумайте. Мы подождем.
– Нет, я действительно не понимаю, о чем вы меня спрашиваете.
– Я согласен с тем, что утром можно поговорить по телефону с десятком знакомых и тут же забыть об этом. Но когда говоришь с человеком в час ночи...
– Ребята, боюсь, что вы зря теряете время. Сегодня ночью я была слегка подшофе. – Она улыбнулась, как бы прося прощения за столь непривычное словечко. – Только не спрашивайте у меня, ради бога, где я была, с кем, что пила и что было потом... Звонила ли я Селивановой? Нет, не могу припомнить такого события прошлой ночи.
Кувакин сочувственно посмотрел на Демина и, даже не сдержавшись,
– Уточним, – спокойно проговорил Демин. – Если я правильно понял, вы не отрицаете, но и не помните, так?
– Да... Да, приблизительно что-то такое можно сказать.
– Запиши, Коля, эту фразу поточнее.
– Как, он все еще пишет? – удивилась Равская.
– Да, а потом вам под всеми страничками придется поставить свою подпись.
– А если я с чем-то не согласна?
– Со своими же показаниями? Разве вы говорили неправду? Но тогда в конце протокола напишите, с чем именно не согласны и как следует понимать то или иное ваше заявление.
Демин сидел в углу диванчика, и во всей его позе было бесконечное терпение, готовность выслушать все и до конца.
– Простите, я говорила, что тороплюсь и... Если у вас больше нет вопросов...
– Очень сожалею, – виновато улыбнулся Демин. – У меня еще несколько вопросов, весьма незначительных... А завтра, к девяти ноль-ноль, вам, Ирина Андреевна, придется прийти в наше управление, – медленно проговорил он, прекрасно понимая, какое впечатление могут произвести эти безобидные слова. – Так вот, дежурный проведет вас в коридор, где расположен двенадцатый кабинет, где вы найдете следователя товарища Демина, то есть меня. И мы продолжим наши игры, как вы недавно выразились.
– Задержание этого маразматика, этого подонка Татулина с женским косметическим кошельком у вас считается настолько важным делом, что этим занимается целая бригада следователей? – Равская откинулась в кресле и откровенно расхохоталась. Посколько ему больше ничего не оставалось, Демин с интересом посмотрел Равской в рот и, убедившись, что две трети зубов у нее золотые, удовлетворенно прикрыл глаза. – Неужели у вас столь значительные успехи в борьбе с преступностью, что вы позволяете себе эту канитель с вызовами, допросами, очными ставками ради дела, которое и выеденного яйца не стоит? – Равская сквозь смех соболезнующе покачала головой.
– Отвечаю на ваш вопрос. Задержание гражданина Татулина для нас не очень важное дело. Говоря о важном деле, я имел в виду смерть Селивановой.
Равская не произнесла ни одного внятного слова. Только хриплый гортанный звук исторгся из ее раззолоченного хохочущего рта, и она судорожно прикрыла его ладонями с ярко-красными ногтями, которые так напоминали падающие капли крови.
– Продолжим, – невозмутимо произнес Демин. Он двинулся от спинки диванчика, наклонился вперед, поставив локти на колени, и опустил голову, так что в поле его зрения остались только узоры ковра да лакированные туфли Равской на несуразно толстых подошвах. А ведь она, должно быть, невысокого роста, подумал он. И повторил: – Продолжим. Во время задержания гражданина Татулина, о котором вы отзываетесь столь неуважительно, в его сумочке, то есть в вашей сумочке, помимо тугриков-шмугриков, нашли написанный от руки курс иностранной валюты. Написан он на клочке газеты. Так вот...
– Ну нет! – вскочила Равская. – Со мной у вас этот номер не пройдет. Я не позволю, чтобы
– Очень хорошо, – сдержанно сказал Демин. – Вы не можете вспомнить о своих звонках к Селивановой, хотя и не отрицаете, что звонили ей, но в то же время она, оказывается, для вас близкий человек... Учтем. У вас были с ней деловые отношения, денежные отношения, но в то же время вы никак не могли вспомнить – кто же это такая... А узнав о ее смерти, вы вдруг разволновались, настолько прониклись к ней сочувствием, состраданием, что не можете говорить о посторонних вещах... Хорошо. Не будем говорить о посторонних вещах, будем говорить только о том, что имеет, как мне кажется, самое непосредственное отношение к смерти Селивановой. Вас это устраивает? Отлично. Продолжим. Коля, ты готов?
– Все в порядке, – ответил Кувакин.
– Поехали. Так вот, на клочке газеты, как я уже говорил, был написан курс иностранной валюты. Франки, доллары, гульдены... Чуть ли не дюжину различных валют нашли в сумочке у Татулина.
– Поздравляю вас, – холодно сказала Равская.
– Спасибо. Скажите, пожалуйста, Ирина Андреевна, как по-вашему, зачем человеку, занимающемуся перепродажей валюты, этот список с указанием, сколько рублей, к примеру, стоит тугрик, сколько франк, сколько крона?
– Понятия не имею!
– Я тоже, – улыбнулся Демин. – Остается предположить только одно – Татулин занимался перепродажей, а валюту в таком разнообразии вообще, возможно, первый раз держал в руках. Татулин – опытный комиссионный спекулянт. В определенных кругах известен давно. Валюта – его новая специальность. Он ее только осваивал. И попался.
– Ближе к делу, – сказала Равская. – Я тороплюсь. У меня важные дела.
– А как же Селиванова? Вы уже забыли о ней? И потом, вряд ли у вас есть дела важнее собственной судьбы, – сказал Кувакин, не поднимая головы от протокола.
– По-моему, до сих пор мы обсуждали только судьбу Татулина.
– Только до сих пор, – сказал Демин. – Теперь мы перешли к вашей судьбе. Дело вот в чем: курс валют, о котором мы столько толкуем, написан вашей рукой. Как вы это объясните?
– Вы уверены, что он написан именно моей рукой? – усмехнулась Равская. Но усмешка на этот раз не получилась. Только гримаса искривила ее лицо, и тяжелая нижняя челюсть как бы вышла из повиновения, обнажив желтоватые от курева зубы.
– Нет, я в этом не уверен, – беззаботно сказал Демин. – Я спросил на всякий случай, для протокола. Чтобы потом во время суда не возникло недоумения, чтобы всем стало ясно – разговор об этом был, и ответ от вас получен в самом начале следствия. Вот и все. Остальное – мои предположения.
– А вы не злоупотребляете своим положением, вот так легко и бездумно выдвигая обвинения, которые ровным счетом ни на чем не держатся, ничем не обоснованы? Или это профессиональные шутки?
– Нет, Ирина Андреевна, это не шутки. Курс валют на газетном клочке написан своеобразным почерком – все буквы разной величины, какие-то остроголовые, а запись сделана грамотно с точки зрения машинописи – абзацы, отступления и так далее. Была в той записке еще одна особенность – автор не любит переносов и старается во что бы то ни стало втиснуть слово до конца строки. И последнее – запись сделана шариковой ручкой, красной пастой. Общий вид примерно вот такой... – Демин вынул свой блокнот и показал Равской страницу, на которой она совсем недавно изложила способ приготовления кофе.