Каждый его поцелуй
Шрифт:
– Она оставила письмо и попросила передать его вам. – Он полез в карман пиджака и вытащил сложенный лист пергамента. – Предполагаю, что в нём упоминаются доказательства.
Дилан взял письмо из рук дворецкого, сломал восковую печать и развернул его. Оно было от матери-настоятельницы женского монастыря Святой Екатерины в Меце, при котором имелся сиротский приют. Преподобная мать заявляла, что девочка, Изабель, родившаяся в 1824 году, была дочерью француженки по имени Вивьен Моро, которая умерла от скарлатины шесть недель назад. На смертном одре мисс Моро дала клятву Марии, Пресвятой Богородице, что отец её ребёнка – Дилан Мур, английский композитор.
– Конечно, не могла, – пробормотал Дилан, прочитав это последнее лукавое предложение и подумав, что монахини, видимо, начинают развивать в себе чувство юмора, причём извращённое.
Он вернулся к письму. Мисс Моро также заверила мать-настоятельницу, что Мур – богатый человек, который возьмёт на себя всю ответственность за воспитание и уход за своим ребёнком. И дала денег на билет до Англии, чтобы сестра Агнес могла передать Изабель прямо в его руки. На этом письмо заканчивалось. Каких-то доказательств отцовства или связи с Диланом в нём не упоминалось.
Дилан сложил письмо и сунул его в карман, затем отвернулся от Осгуда и начал расхаживать по комнате, мысленно повторяя имя женщины.
Вивьен Моро. Это имя ничего ему не говорило. Дилан попытался вспомнить, что происходило в его жизни девять лет назад. В то время он как два года закончил Кембридж и гастролировал по европейским столицам, исполняя фортепианные произведения и дирижируя симфониями собственного сочинения. Тогда ему исполнилось двадцать три. После феноменального успеха своей третьей симфонии он был заносчив, чертовски похотлив и купался в женском внимании. Сегодня Дилан всегда имел запас "французских писем", но в те дни он был слишком молод, беспечен и не беспокоился о предохранении. Дилан вполне мог стать отцом и не знать об этом. И, возможно, не единожды.
С другой стороны, он мог и не знать эту Вивьен. Иначе, зачем ей ждать столько времени, чтобы заявить о его отцовстве? Всё это могло быть просто выдумкой женщины, которая отчаянно пыталась обеспечить будущее своего ребёнка. Дилана знали по всей Британии и Европе. Имея представление о его богатстве, успехе и, надо признать, дурной репутации, любая женщина могла объявить его отцом своего ребёнка и потребовать помощи.
Мать-настоятельница не упоминала в письме ни о месте, ни о дате, ни о встрече. Не упомянула она и о вещах или письмах, которые могли подтвердить связь Дилана с Вивьен Моро. По сути, единственным доказательством его отцовства служил цвет глаз и волос девочки. Он даже не смог вспомнить мисс Моро, поэтому не собирался брать на себя ответственность за её ребёнка. Дилан пристроит её в приёмную семью в сельской местности, но не более.
Приняв решение, он направился к выходу из гостиной. Но стоило Осгуду открыть дверь, Дилан обнаружил, что девочка больше не выглядывает из-за дверей музыкальной комнаты, теперь они были настежь распахнуты, а она сидела за его огромным роялем и играла необычное произведение, которое он раньше не слышал. Музыка лилась из-под её умелых пальцев с лёгкостью, не свойственной ребёнку столь юных лет.
Дилан остановился в дверях музыкальной комнаты и слушал игру девочки, пока не стихла последняя нота. Когда она повернулась и посмотрела на Дилана, словно ожидая услышать мнение о своих способностях, он его высказал:
– Ты удивительно хорошо играешь для маленькой девочки.
– Я играю удивительно хорошо и для взрослого, – без ложной скромности ответила Изабель. Он едва не улыбнулся. Что за дерзкий ребёнок.
– Ты прекрасно говоришь на английском, – заметил Дилан.
– Ты англичанин. Мама решила, что я должна выучить английский, раз уж ты мой отец.
Она замолчала, повисла неловкая пауза. Девочка говорила о его отцовстве с абсолютной убеждённостью. В отличие от неё, он не был в нём так уверен. Может ли мужчина вообще быть в уверен в своём отцовстве?
Он взглянул на шерстяной свёрток, который она развернула на ковре, и на его содержимое – стопку нот.
– Я не узнаю произведение, которое ты только что исполнила, – сказал Дилан, – но оно оригинальное и довольно красивое. Кто его сочинил?
Девочка подняла на него свои большие чёрные глаза и не моргая ответила:
– Я.
***
Для богатых и привилегированных людей "утренними" считались визиты после трёх часов дня. Дилан, однако, не принадлежал к числу тех людей, которым в достижении цели мешали какие-то условности. Ему срочно требовалось нанести один визит.
За неимением идей, что делать с миниатюрным музыкальным гением, Дилан оставил его на попечение Осгуда. Затем он принял ванну, побрился, переоделся в утренний костюм чёрного цвета – согласно своему извращённому вкусу – и уехал. Дилан оставил инструкции дворецкому, чтобы тот разместил девочку в комнатах на третьем этаже, где раньше располагалась детская, и попросил кухарку приготовить ребёнку что-нибудь поесть.
Немногим позже одиннадцати Дилан прибыл в Эндерби, поместье лорда и леди Хэммонд недалеко от Лондона. Дворецкий сообщил, что виконтесса дома, но, возможно, ещё не принимает гостей. Слуга тактично и в то же время многозначительно кинул взгляд на напольные часы в фойе и указал на поднос для визитных карточек. Но Дилан не собирался уходить, оставив визитку, поэтому сказал, что подождёт ответа виконтессы.
Дворецкий знал, что композитор был другом леди Хэммонд и её брата, герцога Тремора, и что они считали Дилана практически членом семьи. Слуга забрал плащ, шляпу и перчатки Дилана, передал их горничной и проводил его вверх по огромной лестнице в гостиную.
Гостиная в Эндерби выглядела очень по-женски. Обивка мебели и общее убранство в нежных пастельных оттенках розового и шалфейного, замысловатая белая лепнина и цветочный орнамент на стенах заявляли красноречивее любых статей в бульварных газетах о том, что лорд Хэммонд редко здесь появляется. Впрочем, как и в любом другом месте, где присутствовала его жена. Разлад между Виолой и её мужем длился уже восьмой год, о чём уже перестали даже судачить в обществе. Её брат часто говорил, что, будь его воля, голова Хэммонда давно красовалась бы на пике на Лондонском мосту. Дилан так и не признался ни Энтони, ни Виоле, что был хорошо знаком с виконтом-отступником. Как говорится, рыбак рыбака...
За последние несколько лет они провели много времени за одними и теми же игорными столами и выпили вместе не одну бутылку бренди. Но Виолу никогда не обсуждали.
Дилан плюхнулся в обитое полосатой парчой кресло и ущипнул себя за переносицу большим и указательным пальцами. Этим утром звон в ушах стоял такой громкий, что ему казалось, будто череп раскалывается надвое. Он давно смирился со своим недугом. Дилан полез во внутренний карман пиджака за маленьким синим флаконом, который всегда носил с собой. Вытащив пробку, он сделал глоток настойки опия, затем закупорил бутылку и положил её обратно в карман. Это поможет продержаться до того момента, пока ему не удастся немного поспать.