Каждый может умереть
Шрифт:
Гэм снова уселся в свое кресло:
— Почему бы вам не попробовать?
— Вы понимаете, что это визит по профессиональному вопросу. Я хочу заплатить вам ваш обычный гонорар.
— Я понимаю.
Ева какое-то время наслаждалась сигаретой.
— Это довольно длинная история, и мне придется начать сначала, чтобы вы дали мне правильный совет. — Она ненадолго умолкла, потом продолжила: — Начало. Это, пожалуй, когда мне было четыре года и обо мне заботилась тетя Гертруда.
— Она была вашей настоящей тетей?
— Нет. Просто мы так ее называли.
— Мы?
— Я и полдюжины других беспризорников военного времени, которых она подбирала тут и там, после
— А где были ваши родители?
— Я не знаю. Я никогда их не знала.
— Они погибли на войне?
— Этого я тоже не знаю. Мои воспоминания начинаются с тети Гертруды.
Ева вытащила еще одну сигарету из пачки, которую положил на стол Гэм, и прикурила у него. Она всегда будет вспоминать тетю Гертруду с благодарностью. Ни один лагерный чиновник никогда не помыкал ею. Большая светловолосая женщина с раскатистым смехом, разговаривавшая на венгерском, польском и немецком, Tante Гертруда точно знала, какое пространство и какое количество одеял и продуктов положено ей и полудюжине детей без матери и отца, согласно международному праву.
Tante Гертруда знала все, кроме одного: как вызволить своих подопечных из различных лагерей для перемещенных лиц, в которые их направляли.
Ева негромко продолжила:
— Потом, в тот год, когда мне исполнилось восемь, она умерла, и нас распределили между другими приемными родителями, а меня отправили жить с герром и фрау Врановыми.
— Они были добры к вам?
— По-своему, пожалуй, да. Но к тому времени они были в стольких лагерях для перемещенных лиц и так много лет, что для них все не имело особого значения.
…Мысли о герре и фрау Врановых заставили Еву вспомнить ту ночь, четырьмя годами позднее, когда герр Гауптман впервые вошел в ее комнатку.
— Ты рада меня видеть? — спросил он ее.
— Ja, Herr Schulmeister [Да, господин учитель (нем)], — сказала она…
Несмотря на ее усилия контролировать себя, рука ее дрожала так сильно, что ей было трудно попыхивать недавно зажженной сигаретой.
Озадаченный, но отнесшийся с должным вниманием к очевидной истерике, начинающейся у девушки, Гэм увел ее от темы приемных родителей:
— Наверное, лагерные чиновники пытались отыскать вашу собственную семью.
Ева снова совладала со своими чувствами:
— Да. Один раз в восьмилетнем возрасте и два раза в десятилетнем меня вызывали к лагерным чиновникам, которые давали мне конфеты и дополнительный паек Красного Креста и ОАБО [ОАБО — Объединенное американское благотворительное общество]. И заверяли меня, что по-прежнему пытаются отыскать моих родителей, но, хотя в Венгрии и есть город под названием Кошег, они не могут найти никаких документов о семье с такой фамилией.
— Кошег?
— Ева Кошег. Это было имя, выведенное на бирке, приколотой к плечику моего платья, когда меня нашла тетя Гертруда.
— Понятно.
— Но чиновники также говорили мне, что во время войны было сожжено, взорвано и уничтожено тем или иным способом столько документов, что, если документация относительно моей семьи не найдена, это еще ничего не значит. Они обещали продолжать поиски.
— И как долго это продолжалось, Ева?
Ева изучала кончик своей сигареты. Рассказ о герре Гауптмане не служил никакой конкретной цели. История с герром Гауптманом имела к данной ситуации не большее отношение, чем ни к чему не приведшее происшествие с мальчишкой в душевой. Джек Гэм не был ни ее священником, ни ее мужем. Он был всего лишь другом, у которого
Она сказала;
— Мне было уже четырнадцать с лишним лет. Ни миссис Шмидт из западноберлинского отделения Международного бюро по перемещенным лицам, ни лагерные чиновники не сумели отыскать какие-либо следы моей семьи. Я согласилась, чтобы меня удочерили Хоффманы из Анахайма, Калифорния. И они привезли меня в эту страну.
— Вы были счастливы с ними?
— Очень счастлива. Никто не мог бы любить меня сильнее. Они купили мне одежду и отправили учиться в школу. Это было все равно что попасть в другой мир. Да для меня так оно и было. Я узнала все о горячих сосисках, ночных девичниках и пикниках на Редондо-Бич и футболе. Когда я училась в последнем классе школы, я даже была капитаном болельщиков и участницей военного парада.
Гэм улыбнулся:
— И очень хорошенькой. Продолжайте, Ева.
Светловолосая девушка стряхнула пепел с сигареты.
— Окончив школу, я получила работу в офисе. И там я тоже была очень счастлива. Потом, два года назад, Хоффманы погибли в автомобильной катастрофе. А несколькими месяцами позже я встретила Пола, и он все уговаривал меня выйти за него замуж, а шесть месяцев спустя, когда мне исполнился двадцать один год, я это сделала.
— Все это очень интересно, — сказал Гэм. — Но что именно вы хотите мне рассказать или обсудить со мной, Ева? Моя секретарша сказала мне, что это очень важно.
— Во-первых, я на третьем месяце беременности, — сказала Ева и замолчала. Зря она посчитала, что может кому-либо довериться. Рассказать Джеку Гэму или любому другому, если уж на то пошло, вплоть до Пола, почему она не может родить Полу ребенка или позволить ему продолжать с ней отношения, было бы слишком стыдно и ужасно.
А виновата во всем она. Когда она узнала, что беременна, то, желая поделиться доброй вестью о своем замужестве и удаче, написала последнее письмо в Бюро по перемещенным лицам, спрашивая, не появилось ли каких-либо новостей относительно семьи Кошег. Чтобы избежать какой-либо путаницы, Ева воспользовалась своим девичьим именем и прежним адресом.
А этим утром мистер Хансон доставил ответ от миссис Шмидт.
Сейчас ей не нужно было доставать письмо из сумочки, чтобы прочитать его. Она знала его наизусть.
"Дорогая Ева, я даже не знаю, с чего начать, — так я рада снова получить от вас весточку и узнать, что вы счастливы в своей новой жизни и своей новой стране.
У меня есть для вас хорошие новости. Хотя Бюро по-прежнему не в состоянии отыскать какой-либо след семьи Кошег; как вы знаете, во время столь ненастных лет вашего детства многие дети, такие же маленькие, как вы, очень часто забывали свои имена и регистрировались лагерными чиновниками по названию города, из которого они были родом, то есть Ева из Кошега. По этой причине мы недавно отправили письмо бургомистру Кошега и узнали следующее.
Хотя семья с таким именем никогда там не проживала, во время советской оккупации Кошега одна из самых известных семей, из разделенных или ликвидированных по политическим причинам, состояла из герра и фрау Мазерик, Пола Мазерика-младшего в возрасте четырнадцати лет и Евы Мазерик в возрасте трех лет.
Вызывает ли имя Мазерик какие-либо воспоминания? Если да, не будете ли вы так любезны вновь связаться со мной, и я попытаюсь выяснить адрес и связать вас с единственным оставшимся членом семьи Мазерик, Полом Мазериком-младшим, про которого сейчас известно, что он находится где-то в Соединенных Штатах.
Искренне Ваша
Хильда Шмидт".