Каждый может умереть
Шрифт:
Олень пасся в зеленых оазисах. Небо было таким же синим, как синева одежд девы Марии. Дальние горы отбрасывали тень на полузасушливый пустынный воздух, сладкий во рту и приятный для легких. Возможно, что в течение долгого дневного пути добродетельный отец повстречал лишь с полдюжины попутчиков, к которым он мог взывать: «Vaya con Dios» [Ну и ну. Боже ты мой! (исп.)].
Водитель грузового автофургона вильнул с его полосы и вклинился между машинами впереди Гэма, заставив его ударить по тормозам.
— Сукин ты сын! Где тебя учили водить?
Гэм выправил автомобиль и продолжил ход своих мыслей.
Даже тридцать лет назад, когда он был мальчишкой, долина представляла приятное место для жизни.
Апельсиновые, оливковые, ореховые рощи, виноградники.
А также овощеводческие хозяйства и маленькие ранчо. И залитые солнцем сонные деревеньки. Он знал все это. Он вырос в одной из них.
Гэм просигналил, что переезжает на другую полосу, и неторопливо объехал осторожного туриста, который рисковал жизнями, своей и других водителей, двигаясь со скоростью пятьдесят миль в час в транспортном потоке со скоростью шестьдесят пять миль в час.
Теперь, за исключением отдельных оазисов в предгорьях, любое сходство со старыми временами исчезло навсегда. Из-за климата и промышленности, связанной с обороной и космической программой, люди хлынули сюда из всех пятидесяти штатов, и долина превратилась в один из спальных районов города. Земля стала слишком ценной, чтобы использовать ее под ореховые и оливковые рощи. Субарендаторы с корнем выкорчевали рощи и виноградники и заменили их огромными зданиями типовой застройки с участками, неотличимыми друг от друга, не считая внешней мишуры и размеров закладных.
У каньона Топанга Гэм съехал с автострады по пандусу и проехал несколько миль до ранчо на холмах. Он показал хорошее время. И получаса не прошло с тех пор, как его настиг телефонный звонок. И все-таки маленькая группа репортеров и телеоператоров уже собралась у выкрашенной в белый цвет шестифутовой саманной стены, ограждавшей двор перед зданием.
Это было естественно. Все, что делала Глория Амес, являлось новостью. Гэм поставил свой автомобиль за сине-белой полицейской машиной и подошел к офицеру в униформе, охранявшему ворота.
— Я — доктор Гэм. Мне звонил лейтенант Траверс.
Офицер жестом предложил ему пройти через ворота:
— Проходите, доктор. Вероятно, вы найдете лейтенанта в спальне мисс Амес.
Гэм прошел вокруг «скорой помощи», ожидающей на подъездной дорожке, и через открытую входную дверь — в гостиную хозяйского дома, с низкими стропилами, обшитую деревянными панелями.
Билл Харрис, главный уполномоченный студии по улаживанию конфликтов, сидел на подлокотнике рыжевато-коричневого кожаного кресла, мрачно разглядывая красно-белый узор навахского коврика на полу.
— Насколько плохи дела? — спросил его Гэм.
— Дела неважные, — отозвался Харрис. —
— Они смогут ее спасти?
— Они пока не знают. Я привез с собой доктора Мартина, и они с полицейским врачом до сих пор бьются с ней. Но, насколько я понимаю, на этот раз она приняла целую банку.
— Где она их достала?
— Вероятно, об этом с вами и хочет поговорить лейтенант Траверс.
Гэм прошел в просторную спальню. На стуле, возле кровати, лежал желудочный зонд. Единственными звуками в комнате был тихий плач горничной и слабое шипение в клапане переносной кислородной установки, поддерживающей искру жизни в теперь обмякшем, но все еще соблазнительном теле девушки на кровати. Гэм представился офицеру, который, похоже, был здесь главным:
— Я — доктор Гэм.
— А я — Траверс, — сказал тот. — Вы — ее психиатр?
— Именно так.
— Как долго мисс Амес была вашей пациенткой?
— Приблизительно пять месяцев. Чтобы назвать вам точные даты, мне нужно свериться с записями.
— Когда-нибудь прежде она пыталась это сделать?
— Насколько мне известно, дважды.
— Когда вы в последний раз ее видели?
— Позавчера.
— Здесь?
— Нет. У себя в кабинете.
— Какова она была, когда вы в последний раз с ней разговаривали? Она выглядела подавленной?
— Совсем наоборот. Она была вполне бодрой для нее и полна энтузиазма по поводу новой картины, в которой ей предстояло сниматься.
— Почему — «для нее»?
— Мисс Амес — очень несчастная молодая женщина.
— Из-за чего это ей быть несчастной?
— Из-за многих вещей. В основном из-за чувства неуверенности и сильно развитого комплекса неполноценности.
— Вы меня разыгрываете.
— Нет.
— Со всеми ее деньгами и ее друзьями?
— Я сейчас не вижу здесь никаких друзей.
Лейтенант показал на пластмассовый флакончик из-под таблеток, лежащий на ночном столике у кровати:
— Ее горничная говорит, когда она прошлой ночью разобрала постель, в нем было полтора грана секонала. Это вы прописали?
— Нет. Я думал, что вывел ее из этой фазы.
— Вы знаете, где она могла это достать?
— Нет.
— Вы знаете имя ее терапевта?
Гэм задумался на какой-то момент:
— Нет, не знаю. Во всяком случае, нынешнего. Помимо прочих ее проблем, она неврастеничка и все время ищет себе новых докторов.
Он подошел ближе к кровати и прижал тыльную сторону ладони к горлу девушки. Пульс был, но он едва прощупывался.
— Что вы думаете? — спросил он студийного врача.
— Я бы ни за что не поручился, — пожал плечами тот. Он взглянул на полицейского врача. — Но в настоящий момент мне хотелось бы отвезти ее в Велльский госпиталь, и как можно быстрее.