Каждый охотник (сборник)
Шрифт:
Гармонию алгеброй.
— Файка! — шепчу я, но с ужасом понимаю, что мой шепот вдруг оборачивается криком, разлетается в стороны, ударяется об острова Кузи и Филимона и возвращается еще более громким эхом — «Ненавижу!».
Становится темно. Между нашим островом и островом Кузи Щербатого клубится белый, непроглядный туман. Серега-болтун однажды попал в такой. Вернулся к полудню — волос белый, лицо в морщинах, руки трясутся, на плече татуировка — баба с рыбьим хвостом. Я тоже хочу такую на плечо. Похоже, удачу она приносит. Тем более, что плавать я уже умею.
Я сбрасываю новую ковбойку,
40
— Файка! — захлебываюсь я от счастья.
Моя пятилетка подкараулила меня на диване, запрыгнула на живот и принялась месить крохотными кулочками мне ребра. Я рычу и изображаю свирепого медведя. Дочка визжит. Что за Файка? Какое странное слово? Дочка! Доченька! Дочурка! Солнышко мое! Нет, дочка — самое оно. Один ребенок, конечно, это мало. Надо бы еще и парня соорудить. Но дочка — класс!
— Алле! — кричит с кухни жена. — Сонная команда! А ну-ка на помощь! Чайник свистит, а у меня руки в муке.
Мы с дочерью наперегонки мчимся на кухню. Моя половинка и в самом деле в муке. Лепит пельмени. Смотрит на меня и смеется.
Я ловлю дочь, отодвигаю ее от страшной плиты и жгучего чайника, выключаю газ, снимаю с носика чайника свисток, смотрю на струю белого пара и пытаюсь что-то вспомнить. Что-то очень важное. Очень. Однажды я вспомню.
«Нет, дружочек! — Это проще, Это пуще, чем досада: Мне тебя уже не надо — Оттого что — оттого что — Мне тебя уже не надо!»Марина Цветаева 3 декабря 1918
Высолено:
Танька-дурочка
Танька была дурочка-фигурочка, косые окна, мокрый нос, ноги спички, красная вязаная шапка, штопаные колготки, перхоть в волосах, пальцы в чернилах, острые коленки. Борька останавливал девчонку в подъезде, растопыривал руки и требовал:
— Танюха, смотри правым глазом на эту ладонь, а левым на эту, я хлопну в ладоши, и фотокарточка наладится.
Танька старательно разводила глаза. Морщила лоб, поднимала брови, натужно сопела. Борька щелкал по затылку, и девчонка, глотая слезы, стремглав бежала по лестнице, чтобы удостовериться в пыльном зеркале, что все осталось, как и было. Она верила каждому слову. Иногда кто-то ради смеха говорил, что через десять минут начнутся мультики. Танька летела домой, включала телевизор и пялилась в экран до посинения, не взирая на программу и увещевания матери. Она послушно ходила от одного парня к другому или от одной девчонки к другой и передавала самые глупые и насмешливые поручения. Танька была козой отпущения во дворе. Ее бы вовсе сжили со свету, но время от времени с балкона раздавался рык бабушки — «Танька, домой!», и истязания прекращались.
Борька был шпана подзаборная, нос картошкой, чирей на локте, синяк под
— Серега! — орал Борька конопатому приятелю. — Пошли в лесопосадку!
— Какая лесопосадка? — недовольно таращился в окно Серега. — Суббота же. Дай поспать!
— Ночью надо спать, — не отставал Борька, вытаскивал Серегу на улицу и вел сквозь утренний сентябрьский туман ладить шалаш из лапника. Недостроенный шалаш приятели бросали через полчаса, стреляли из рогатки по верещавшей сойке, прибивали между сосен-соседок в виде турника кусок водопроводной трубы и обдирали об него ладони. Потом опять шли к шалашу, играли в карты, жгли маленький костерок, курили дешевые сигареты, слушали музыку из разбитого магнитофона, пока наконец голод не начинал торопить их в сторону городской окраины.
— Танька — косая! — неожиданно присел Серега и потянул за собой Борьку. — Что она в лесу забыла? Смотри!
Борька послушно опустился на корточки и разглядел вслед за Серегой среди лесного бурьяна Танькину шапку. Девчонка шла, высоко подняв руки, и негромко попискивала, когда осенняя крапива чиркала жгучими метелками по лицу.
— Куда она прется? — удивился Серега. — Там же овраг, до самой просеки только крапива, папоротник и кусты непролазные. Может пальнуть по ней из рогатки?
— Я те пальну, — пригрозил Борька, считавшийся во дворе покровителем слабых и беззащитных.
— Да я не камнем, — прошипел Серега. — Бумаги нажую.
— Нажуй, — согласился Борька. — Только сначала я по тебе стрельну. Если понравится, потом и по Таньке.
Подобная перспектива Серегу не соблазнила, он почесал затылок и предложил проследить за девчонкой. Друзья метнулись к ложбинке и, крадучись, последовали за мелькающей над бурьяном красной шапкой.
— Остановилась, — прошептал Борька, — присела. Поползли!
— Офигел? — возмутился Серега. — По крапиве? Подождем!
Ждать пришлось недолго. Вскоре шапка двинулась в обратную сторону. Едва она исчезла из вида, как Борька уверенно шагнул вперед. За крапивой обнаружилась полянка. Папоротник густо застилал землю, не давая ходу столпившейся по краям пустырной поросли. Посередине стояла рябинка. Какой-то человечина в прошлом рубанул ее шутки ради ножом, срезал верхушку. Три верхних ветви потянулись к обрубку, соединились, переплелись и теперь тремя оголовками поддерживали темно красные рябиновые грозди.
— Смотри! — зашипел Серега. — Танька-косая ствол ленточками обмотала. Ну и дурилка. Она здесь что, в куклы играет?
— Что ты шепчешь? — спросил Борька, подходя к дереву. — Танька далеко уже. На то она и девчонка, чтобы в куклы играться. Смотри-ка.
Он раздвинул вздрагивающие на ветру ленты, сунул руку в образовавшееся между вершинами углубление и достал свернутый в трубку и перевязанный ленточкой блокнотный листок. Потянул за концы, ленточка развязалась, над плечом засопел Серега и прочел вслух неровные Танькины каракули: