Казнь Шерлока Холмса
Шрифт:
— Хоть на край света, раз это необходимо, — тихо сказал Холмс, поднимаясь с места и устремляя взор в дождливую даль над закопченными крышами Бейкер-стрит.
Голос моего друга прозвучал очень мягко, и было неясно, что скрывается за этой интонацией — решимость или же ирония. Но когда он обернулся, я заметил в его глазах странный блеск. Казалось, передо мной сверкнули доспехи рыцаря справедливости.
Три дня спустя, когда поезд, отправившийся с Ливерпуль-стрит, вез нас в Ипсвич, я спросил Холмса, как он догадался о предстоящем визите Эрнеста Уайлда.
— Я обманул вас, Ватсон, — сказал мой друг, закрывая окно, чтобы защититься от сквозняка. — Я следил за этим делом по газетным публикациям и понял, какой оборот оно принимает. А накануне прихода мистера Уайлда, перед ужином, я получил записку от Эдварда Кларка. Он сообщал, что не смог лично помочь своему молодому коллеге, но выслушал его план. Сэр Эдвард тоже опасался вынесения несправедливого приговора Уильяму Гардинеру и потому попросил меня принять Эрнеста Уайлда. Я сразу же послал ответ, назначив встречу на утро. Хотя, признаться, положение защиты представлялось довольно безнадежным. Ну а вы, мой дорогой Ватсон, в очередной раз переоценили мои возможности, поверив, будто я способен творить чудеса. — Он окинул взглядом перепаханное поле, накрытое влажной пеленой тумана, и, не дожидаясь, когда я задам вопрос, стал рассуждать: — Эта история с самого начала мне не понравилась. Вполне вероятно, что Гардинер действительно убийца. В любом случае преступление, скорее всего, совершил кто-то из жителей деревни. Конечно, подзащитный мистера Уайлда — человек, который благодаря собственному труду достиг определенного положения в обществе, попутно выучившись читать и писать. Вокруг него немало тех, кто ничего не сделал для развития своего ума и способностей. Многие из этих невежд наверняка завистливы, что, однако, само по себе не свидетельствует о невиновности Гардинера. Он решителен, в силу чего мог отважиться на такое преступление. Да, вдобавок он религиозен. Насколько известно, первометодистская церковь привлекает в основном простых, бедных людей. Я не испытываю к ней большого пиетета, что не умаляет моего уважения к верующим. Как бы то ни было, нельзя забывать, что среди них нередко встречаются настоящие злодеи. То сознание собственной правоты, с каким Гардинер держится на суде, также не отрицает его возможной вины.
Поезд, задребезжав, остановился перед развилкой путей. Теперь тишину нарушало лишь протяжное шипение пара. Когда состав наконец дернулся с места, Холмс снова заговорил:
— И все-таки, Ватсон, нет более желанной жертвы для деревенских любителей скандалов и кровавых страстей, чем серьезный и разумный человек, усердный работник, к тому же открыто выказывающий свою набожность! Людям нравится разоблачать чужое двуличие, тем самым отвлекая общее внимание от собственных пороков, — такова уж человеческая природа. Если помните, через каких-нибудь два-три дня после ареста Гардинера молва уже объявила его убийцей, а некий ловкач даже воплотил этот вердикт в воске, открыв балаган на набережной Грейт-Ярмута. При подобных обстоятельствах у подзащитного мистера Уайлда мало надежд на спасение.
Чем дольше я слушал Холмса, тем хуже понимал, к какому выводу он склоняется.
— Стало быть, на основании известных нам фактов вы не можете сказать, виновен Гардинер или нет?
Мой друг сделал гримасу, не отрывая взгляда от хартфордширских рощ и полей, тянувшихся за окном:
— На этот вопрос, мой дорогой друг, я отвечу вам, когда узнаю Гардинера немного лучше.
Поезд прибыл в Ипсвич. Мистер Уайлд и его старший коллега Артур Лейтон ждали нас на станции. Мы сели в двуколку, и лошадь повезла нас по городским улицам к тюремным воротам. Все провинциальные тюрьмы похожи друг на друга как своим видом, так и царящей в них атмосферой озлобленности и отчаяния. Нас проводили в комнату для встреч подследственных и их защитников. Здоровяк Лестрейд, наш друг из Скотленд-Ярда, вечно стремившийся соперничать с Холмсом, стоял рядом с начальником тюрьмы, отставным военным. Мрачное помещение, по сути, представляло собой камеру с зарешеченным окном под потолком. Никакой мебели, кроме стола и полудюжины деревянных стульев, здесь не имелось. Несмотря на то что зимний день был в самом разгаре, комната освещалась газовыми фонарями, висевшими на бледно-зеленых крашеных стенах.
После того как присутствующие представились друг другу, начальник тюрьмы проговорил:
— Джентльмены, заключенный Гардинер и все свидетели, которых вы пожелаете допросить, будут к вам приведены. Я гарантирую вам максимально возможную конфиденциальность. Поскольку с вами инспектор Лестрейд, стража в комнате, думаю, не понадобится. Двое караульных будут дежурить за дверью. Снять с Гардинера наручники на время беседы я не имею права. Однако мне пора идти, ведь ваш разговор должен проходить без посторонних.
Он вышел и отдал приказ привести Гардинера. Мы остались вчетвером: Уайлд, Лестрейд, Холмс и я.
— Что ж, мистер Холмс, — проговорил инспектор, — вы первый, кому я делаю подобное одолжение.
Мой друг окинул его быстрым взглядом и невесело улыбнулся:
— Дорогой Лестрейд, одолжение делаю я, а принимает его английская судебная система. Чем это обернется, зависит от человека, который сейчас сюда войдет. Если он действительно зарезал несчастную женщину, то заслуживает казни, в противном случае его надо помиловать. Мой разум свободен от предубеждений, как и ваш, надеюсь. Моя цель — собрать улики и свидетельства, которые докажут вину либо невиновность Гардинера. Вы, соответственно, доложите о них вашему начальству или генеральному стряпчему. Это все, о чем я вас прошу.
— На мой взгляд, подобные вещи — прерогатива суда, — ответил Лестрейд, устало пожав плечами.
Взяв один из простых деревянных стульев, он сел и разложил перед собой свои записи.
— Зная о вашей любви к справедливости, я скорее доверю судьбу этого человека вам, чем присяжным, — тихо сказал Холмс.
Последняя реплика, казалось, подействовала на Лестрейда, и на протяжении следующих нескольких минут он не проронил ни слова. Холмс, Уайлд и я уселись рядом с ним, оставив один свободный стул в дальнем конце стола.
Как только мы заняли свои места, дверь отворилась и два конвоира ввели в комнату человека в наручниках. Уильям Гардинер, чья жизнь теперь зависела от нашего решения, оказался высоким, хорошо сложенным мужчиной тридцати четырех лет с ясными глазами, черными волосами и бородой цвета воронова крыла. Его можно было принять за испанца. Позже выяснилось, что он происходил из тех трудолюбивых гугенотов, которые два века назад бежали в Суффолк из Франции, спасаясь от религиозного преследования.
Мы заранее договорились о том, что ведение допроса Эрнест Уайлд предоставит Холмсу и Лестрейду. Подняв глаза на заключенного, мой друг спокойно проговорил:
— Пожалуйста, садитесь, мистер Гардинер.
Повисла пауза. Подследственный не выказал явных признаков волнения, но, вероятно, был тронут тем, что впервые за много месяцев к его фамилии прибавили слово «мистер». Несмотря на наручники, Гардинер без посторонней помощи отодвинул стул и сел. Когда Холмс посмотрел ему в глаза, он не отвел взгляда. Этот человек держался очень уверенно, хотя и не враждебно.
— Меня зовут Шерлок Холмс. Джентльмен, что сидит справа, — инспектор Лестрейд, слева — мой коллега доктор Ватсон. С мистером Уайлдом вы знакомы. Он сообщил вам о цели нашего приезда?
— Да, сэр, — ответил заключенный негромким, но сильным голосом, который, как оказалось впоследствии, мог дрогнуть, лишь когда речь заходила о жене и детях либо о вере. — Я обо всем знаю и безмерно вам благодарен.
Холмс откинулся на спинку стула — по моему мнению, слишком резко.
— Мы здесь не затем, чтобы выслушивать от вас изъявления благодарности, а для того, чтобы добиться справедливости. Если вы невиновны, я сделаю все, что от меня зависит, для вашего оправдания. Но если вы убили, заявлю об этом открыто.