Казнь Шерлока Холмса
Шрифт:
— Так, по крайней мере, она говорит, — холодно процедил Лестрейд.
Гардинер в упор посмотрел на него:
— Почему вы верите негодяям, а не ей? В тот вечер я видел Роуз Харсент на пути домой с фабрики. Это было в восемь с четвертью. Я помог девушке закрыть дверь Докторской часовни, и только, — даже через порог не переступил! Потом, когда о нас стали болтать мерзости, я подал на лжецов иск за клевету.
— И забрали его, — тихо сказал Лестрейд.
— Только из-за того, что адвокат объяснил мне: с тех двоих взять нечего и, даже если я выиграю, расходы все равно нести мне. К тому же эти подонки всегда поддержат друг друга, а мои слова могли подтвердить только жена, которой никто не верит, потому что я ее муж, да еще Роуз. Но давать показания по такому делу было бы сущим мучением для бедной девушки, и я не захотел ее этому подвергать.
Холмс подался вперед.
— Мистер Гардинер, у меня к вам простой вопрос, — сказал он. — Допустим, Райт и Скиннер вас оклеветали — злонамеренно или в силу скверного чувства юмора. Но почему они не отказались от своих слов после того, как Роуз Харсент погибла, а вас арестовали по подозрению в убийстве?
Я ожидал новой вспышки праведного гнева, но Гардинер сохранил спокойствие:
— Потому, мистер Холмс, что они насквозь порочны. Вот простой ответ на ваш простой вопрос. Я поясню свои выводы. Если бы они после смерти Роуз признались в клевете, с меня наверняка сняли бы обвинение, поскольку исчезли бы основания предполагать между мной и бедной девушкой дурную связь. И тогда ложь двоих мерзавцев обернулась бы против них. Они побоялись, что я освобожусь и найду-таки деньги, чтобы засудить их вконец. При подобных обстоятельствах я, несомненно, выиграл бы, и они это знают. Их обвинили бы не только в клевете, но и в лжесвидетельстве, из-за которого честного человека чуть не лишили жизни. За такое можно сесть в тюрьму на много лет. А им, чем рисковать своей свободой, лучше увидеть меня в петле — так для них будет безопаснее всего. На суде я не стал этого говорить, потому что у меня нет доказательств. Моя единственная свидетельница, Роуз Харсент, мертва. Но коли вы спрашиваете меня, мистер Холмс, я отвечу: те двое — очень скверные людишки. Если скажут, что девушку убили они, я поверю в сто раз скорее, чем в злодейство кого-нибудь другого.
Последняя фраза могла бы навредить Гардинеру, произнеси он ее на перекрестном допросе в зале суда. Но здесь, в тюремной камере, его слова казались все более и более убедительными — мне, но не главному инспектору.
— Легко называть людей плохими, Гардинер! — резко возразил Лестрейд. — Но это совершенно бесполезно, если у вас нет веских оснований. Те два молодых человека явились на приходское разбирательство, причем без видимой охоты, а также никогда не отказывались содействовать следствию.
— Я докажу вам, что они дурны, — тихо произнес заключенный, и впервые за все это время его темные глаза зло сверкнули. — Представьте себе, сэр, будто вы стали свидетелем преступной связи между молодой женщиной и женатым мужчиной и они оба вам знакомы. Как бы вы поступили?
Лицо Лестрейда слегка покраснело.
— Вы здесь не для того, Гардинер, чтобы задавать вопросы, а для того, чтобы на них отвечать!
— И все-таки, Лестрейд, — мягко проговорил Холмс, — если мы сделаем небольшое исключение, вреда не будет.
Инспектор негодующе на него уставился (иначе не скажешь), но нехотя уступил:
— Ну хорошо. Если бы я знал этого мужчину, я отвел бы его в сторону и поговорил с ним.
— Вот именно, сэр, — откликнулся Гардинер, благодарно кивая. — А если бы это не помогло, то, вероятно, обратились бы к его жене. Но вы не стали бы за спиной у супругов распространять по всей округе грязные сплетни, пороча людей перед их друзьями и соседями. В этом, сэр, состоит отличие хорошего человека от плохого. Вы вправе выбирать, кому верить, однако, признайтесь, ваши свидетели показали себя во всей красе. У них злые языки.
— «А язык укротить никто из людей не может, — задумчиво произнес мой друг. — Это — неудержимое зло…»
— «…он исполнен смертоносного яда», — подхватил Гардинер. — Послание Иакова, сэр. Глава третья, стих восьмой.
Заключенного допрашивали касательно предъявляемых ему обвинений в сношениях с Роуз Харсент, как мне показалось, добрых два часа. Но разговор проходил в таком напряжении, что время летело незаметно. Оказавшись на темном тюремном дворе и взглянув на циферблат, я понял: минуло четыре часа с половиной. Уже стемнело, моросил ледяной дождь. Свет масляных фонарей отражался в лужах, падая на гладкую брусчатку плаца и грубую кладку стен. Тучный Лестрейд, в дорожном костюме, стоял рядом с Холмсом на освещенном крыльце. Мы ждали прибытия Артура Лейтона и кеба, который должен был отвезти нас в гостиницу «Белая лошадь».
— Ну, мистер Холмс, — заявил инспектор довольно заносчиво, — не думаю, чтобы мы существенно продвинулись вперед. По-моему, расстояние между вашим клиентом и виселицей не увеличилось ни на дюйм.
— Если у меня и есть клиент, — терпеливо объяснил Холмс, — то это мистер Уайлд. Гардинера я должен признать виновным или невиновным в зависимости от обстоятельств. Если вы полагаете, будто сегодняшняя встреча ничего не дала, то я готов в вас разочароваться.
— Я лишь говорю, что мы понапрасну теряем время.
— Кроме предполагаемого свидания в Докторской часовне, нет никаких свидетельств непристойных отношений между обвиняемым и Роуз Харсент, — энергично заговорил Холмс, повернувшись к Лестрейду. — До самой смерти она оставалась прихожанкой первометодистской церкви, другом семьи Гардинер и не перестала посещать их даже после того, как разразился скандал. Вряд ли миссис Гардинер позволила бы такое, будь она уверена в измене мужа. Жена обвиняемого дважды прилюдно давала показания в суде. Вы думаете, столь решительная леди допустила бы присутствие любовницы в своем доме, под одной кровлей с детьми? Гардинер отрицает свою связь с Роуз Харсент, жена поддерживает его, говоря, что он был дома в то время, когда якобы совершился акт прелюбодеяния. Если бы не Райт со Скиннером, имя Гардинера никогда не прозвучало бы в связи с беременностью Роуз и ее убийством. Мне, Лестрейд, отнюдь не кажется, будто мы потеряли время.
— Тогда взгляните-ка вот сюда, мистер Холмс. — Инспектор вытащил из кармана конверт и показал два снимка писем, сделанные полицейским фотографом.
На первой карточке мы увидели пару одностраничных посланий, которые принес Роуз ее младший брат: в них говорилось о возможной подаче иска за клевету, и оба были подписаны именем Гардинера. Почерк был твердым и округлым, но тяжеловесный слог свидетельствовал о том, что автор — самоучка. Кроме того, в начале некоторых слов писавший почему-то без всякой нужды заменял строчные «п» и «з» прописными.
— А теперь посмотрите вот на это, — уверенно произнес Лестрейд.
На второй фотографии была запечатлена записка, полученная Роуз Харсент перед смертью от любовника, который, несомненно, ее и убил. Рядом лежал почтовый конверт с надписью: «Мисс Харсент, Провиденс-хаус, Пизенхолл, Саксмандем». Я прочел указания, которые несчастная молодая женщина в точности исполнила:
Дорогая Р., я Постараюсь быть у тебя сегодня в двенадцать, если в десять ты на четверть часа Поставишь на окно Зажженную свечу. Потом можешь ее убрать. В Полночь не Зажигай свет у себя в комнате. Я Приду с Заднего хода.