Казнь Шерлока Холмса
Шрифт:
— Она говорила тихо.
— И тем не менее вы разобрали каждое слово?
Скиннер, ничего не ответив, хмуро уставился на свои ботинки.
Мой друг переглянулся с Лестрейдом, словно пришла пора для тайно запланированной церемонии.
— Райт и Скиннер, будьте любезны выйти из часовни вместе с доктором Ватсоном и констеблем Нанном и занять то место, где вы сидели в засаде, — велел Холмс обоим свидетелям. — Мы с главным инспектором Лестрейдом останемся здесь: он проследит за ходом эксперимента. На сей раз тридцать восьмую главу Книги Бытия стану читать я, а вы продемонстрируете доктору Ватсону и констеблю Нанну, как хорошо вы все слышите.
— Но так нечестно! — возмутился Райт.
— Это куда честнее того, что вы сделали с Гардинером! — резко проговорил Холмс. — Вентиляционные отверстия мы откроем, хотя тем вечером они, скорее всего, были закрыты. У вас будут такие же условия для подслушивания, как и тогда, и даже лучшие.
Полагаю, Скиннер и Райт нашли бы способ увильнуть от проверки, если бы не присутствие констебля и инспектора. Вместе с юнцами и Нанном я поднялся на вал и присел за оградой. По сигналу Холмс принялся читать. При открытых заслонках вентиляции я слышал человеческий голос, но не слова. Воздуховод находился от нас в двенадцати футах, и, прежде чем преодолеть это расстояние, звук должен был пройти по траектории с двумя углами. Даже молодой человек с исключительно хорошим слухом ничего не смог бы разобрать. При закрытых заслонках вообще воцарилась тишина. Видимо, природа одарила Скиннера сверхъестественно чуткими ушами, раз он при таких же обстоятельствах различил каждое сказанное в часовне слово и сообщил об этом суду.
Мы вернулись в зал, и я занял свое место за столом.
— Ну что ж, — вздохнул Холмс. — Сейчас мы выясним, кто вы: честные свидетели или клеветники, намеренно давшие ложные показания в Королевском суде. Много ли вам удалось услышать?
— Кое-что, — угрюмо ответил Райт. — Тогда был не день, а вечер и фабрика не работала.
— Вот именно, — поддакнул Скиннер.
В глазах Холмса блеснул едва заметный огонек предвкушаемого триумфа.
— Сейчас тихо. Если вы слышите какие-либо звуки, доносящиеся с дороги, прошу вас об этом сообщить. Что же касается завода по производству рядовых сеялок, то по моей просьбе он приостановил работу.
Загнанный в угол Скиннер злобно воззрился на сыщика. Казалось, еще чуть-чуть, и этот подлец затеет драку не на жизнь, а на смерть.
— Итак, вы утверждаете, будто сегодня, находясь за оградой, различили лишь обрывочные фразы из Книги Бытия, — учтиво продолжал мой друг. — Так позвольте сказать, что я не стал осквернять эти стены и использовать Писание для нашего эксперимента, что было бы слишком лестно для вас. Присутствовавший при этом инспектор сейчас повторит текст, который я произнес.
Лестрейд, приняв уверенный и самодовольный вид, взял лежавший перед ним маленький листок и неспешно, торжественно зачитал:
Тили-бом, тили-бом! Пляшут кошка со щенком, А корова разбежалась — Перепрыгнула Луну! Убежала миска, ложка, Смотрит мышка из окошка И хохочет: «Ну и ну!» [31]— Да, это именно те стихи, — сказал Холмс, глядя на свидетелей. — Я прочитал их два раза, чтобы декламация получилась достаточно долгой.
31
Из детской поэзии Эдварда Лира. Перевод Игоря Родина.
Скиннер свирепо сощурился, а Райт прокричал:
— Грязный обман!
Холмс медленно покачал головой:
— О нет. Солгали вы. Из-за вас Уильяма Гардинера, человека, не причинившего вам ни малейшего вреда, уже могли бы повесить. Констебль Нанн, пожалуйста, заприте дверь. А если эти двое попытаются сбежать, не ответив на все мои вопросы, арестуйте их. — Снова повернувшись к Скиннеру и Райту, Холмс продолжил: — Меня интересует то, о чем вас не спрашивали в суде. Вероятно, вы не подготовлены к этому. Так вот, согласно вашим заявлениям, данным под присягой, следом за Роуз Харсент из часовни вышел Уильям Гардинер. Каким образом вам удалось их увидеть?
Скиннер растерялся, но Райт быстро придумал ответ:
— Мы же наверху сидели, да и от часовни до ограды футов десять, не больше. С того места нам легко было их рассмотреть даже в сумерках.
— Каким образом вам удалось их увидеть? — повторил Холмс. — По вашим показаниям, вы появились у часовни в восемь часов пятнадцать минут и уже темнело, поэтому через окно вы не смогли хорошо разглядеть происходящее внутри. Если верить вам, то мужчина и женщина покинули зал лишь в девять с четвертью или чуть позже. По достоверным источникам, солнце в тот день зашло за горизонт в семь пятнадцать. Наведя справки, вы сможете это установить. Когда вы приблизились к часовне, еще смеркалось. Возможно. Но по меньшей мере за полчаса до вашего ухода землю окутала кромешная тьма.
На несколько секунд в зале воцарилась тишина, после чего Холмс продолжил, не меняя тона:
— В такую пору человека на тропинке видно не лучше, чем на дне мрачного ущелья. Тем более из-за ограды на валу. Дорожка не освещена, рядом на улице нет фонарей, свет на фабрике давно погасили. Поблизости нет ни одного дома, где горели бы окна. Но даже вспыхни на небе волшебный огонь, вы не узнали бы идущего из часовни: все мужчины, которых я видел в Пизенхолле и на многочисленных местных фотографиях, носят одинаковые круглые кепи, а женщины — шали и шляпки. Поздним вечером они обходятся одной шалью, покрывая ею голову. Если наблюдать сверху, жителя или жительницу вашей деревни едва ли признаешь и при свете дня. А вы предлагаете поверить, будто легко рассмотрели лица Роуз Харсент и Уильяма Гардинера, сидя за забором в полной темноте? Теперь, когда вы разоблачены, ваша дальнейшая судьба во многом зависит от меня. Так что не испытывайте мое терпение.
— У них могли быть масляные лампы, — проговорил Райт с отчаянием в голосе, — я точно не помню.
Холмс кивнул, словно принимая это предположение, глупость которого была настолько очевидной, что даже Скиннер бросил на приятеля раздосадованный взгляд.
— Прекрасно. Вы давали показания на коронерском суде, в суде магистрата и на двух сессиях выездного суда, но до сих пор ни разу не упомянули о масляных лампах. Хорошо, допустим, они были. Тогда почему же Гардинер и его возлюбленная не зажгли их в часовне, вместо того чтобы сидеть в потемках? Как же иначе, ведь вы четырежды поклялись на Библии, что не смогли разглядеть подробностей свидания из-за отсутствия освещения. Правда, как сообщила нам миссис Крисп, на следующее утро зал сиял чистотой, молитвенники лежали на местах. Роуз Харсент не забыла и о номерах гимнов. Удивительно, что ей удалось так хорошо прибраться без света! Если верить вам, лампа у нее имелась, но она решила наводить порядок на ощупь.
Ни Райт, ни Скиннер не отвечали. Холмс откинулся на спинку стула и безжалостно продолжил:
— Если у любовников были лампы, то когда загорелся свет?
— Я не помню, чтобы они у них были, — мрачно пробурчал Скиннер.
— Память вас подводит, — тихо сказал Холмс, не собираясь щадить жертву. — Если бы у Гардинера и Роуз Харсент были лампы, они зажгли бы их прежде, чем выйти из молельного зала, согласны?
— Ага, — промямлил Скиннер, сдаваясь.
— Если в вашем рассказе есть хотя бы слово правды, в часовне стало светло задолго до того, как девушка из нее вышла. Сидя за оградой, вы якобы разобрали слова: «Ничего, никто не заметит». Роуз Харсент могла это сказать, испачкав или повредив какой-либо предмет. Но как бы ей удалось разглядеть дефект в совершенно темном помещении?