Казнь
Шрифт:
В свое время Ирена избегала описаний битв. Она понятия не имела, что чувствует человек, вспарывая противника заостренным железом. И даже начитавшись соответствующих книг, не умела употреблять к месту красивые бойцовские термины; обнаружив в сочинении коллеги сцену битвы героя против двадцати пяти варваров, она снисходительно усмехалась и пролистывала две страницы вперед. Или вовсе откладывала книгу…
Рек бился один против восьмерых. Просто потому, что ничего другого ему не оставалось – Семироль не успел завернуть мула с дороги в чащу, всадники,
Вряд ли Ирена сможет когда-нибудь описать эту битву. Слишком быстро чередовались события, ее скорости восприятия оказалось явно недостаточно… Семироль, прихрамывая, только еще добежал до поля боя, а нападающие уже отступили – их было пятеро, все ранены, а еще трое остались лежать на дороге, в пыли, вперемешку с брошенным оружием – о Создатель, успела подумать Ирена, что же скажет на это Провидение…
Рек тоже отступил. Семироль помог ему выбраться из-под лошадиного трупа.
Двуколка заскрипела, сообщая, что не вынесет троих; упырь-адвокат хлестанул мула, и началась гонка с запутыванием следов, с обламыванием колесных спиц, на грани катастрофы…
Очень скоро Ирена поняла, что если не перевязать рыцаря немедленно – гонка во многом потеряет смысл.
Они остановились под защитой какого-то бурелома, Ирена опустошила дорожную аптечку и, в лучших традициях авантюрного романа, пустила на бинты собственную нижнюю юбку. Минуту посидела, глядя прямо перед собой, вспоминая картинки из учебника по оказанию первой помощи; рыцарь мало походил на жертву автокатастрофы, а курсы военных медсестер Ирена не проходила…
Рек все еще держался. Улыбался и говорил, что Ирене зачтется доброе дело. И что у Высокой Крыши, возможно, пропадет охота заполучить ее к себе на разговор…
– А может быть, – задумчиво сказал Семироль, – они и впрямь хотят всего лишь побеседовать? Отсылают во все стороны шпионов, гоняются и ловят – затем только, чтобы ты прочла им лекцию по психологии творчества?..
Ирена мрачно взглянула на него – но не ответила ни слова; через несколько часов рыцарь сделался горячим, как котел, и впал в беспамятство.
Семироль и Ирена разожгли костер, укутали рыцаря в его же плащ и сели рядышком, потому как сделать больше было в общем-то и нечего…
– Ему нужны антибиотики, – сказал Семироль после получасового молчания.
Ирена вспомнила обширное хозяйство доктора Ника. Вздохнула сквозь зубы.
– Будет жаль, если он умрет, – задумчиво сказал Семироль. – В конце концов… чтобы восстать против фундаментальных законов мироздания, надо быть… короче, он заслуживает уважения.
Ирена молчала. Семироль покосился на нее, вздохнул тоже:
– Провидение должно, по идее, уничтожать таких, как он. Просто чтобы не вертелись под ногами, не раскачивали лодку… Заметь, наибольшая стабильность в этой МОДЕЛИ достигается бездействием. Ни заслуги, ни вины…
– Ты же юрист, – сказала она
– Но ведь это в критических ситуациях… Например, я вижу, как старушка хочет перейти через улицу. Я могу помочь ей, а могу не помогать… Провидение сочтет это преступным бездействием? Особенно если старушку, к примеру, собьет грузовик?
– Здесь нет грузовиков, Ян, – Ирена через силу улыбнулась.
– А это тоже вопрос… зачем твоему Анджею понадобилось устраивать здесь фальшивое средневековье?
– Он такой же мой, как и твой, – привычно огрызнулась Ирена.
Семироль пожал плечами:
– Думаю, это упрощение, специально для чистоты эксперимента… Ирена, а…
Он запнулся. Поморщился; подкинул веток в огонь, потрогал правое дергающееся веко:
– Ирена… Та, с позволения сказать, МОДЕЛЬ, которую я привык считать миром… тоже упрощена?
– Не знаю, – сказала Ирена честно.
Семироль помолчал. Отблеск костра делал его лицо моложе и смуглее, и, пожалуй, благороднее, чем при свете дня.
С восходом луны у Река начался бред.
Он бормотал то громче, то тише, то невнятно, то явственно; Семироль засыпал и просыпался. Ирена сидела без сна.
– Сажайте рассаду… на грунт… пора… – шептал Рек.
Ирена вспоминала, как он прогнал от нее цепкого лавочника, решившего отработать свое счастье. И как выхватил старую женщину с пути несущейся чудовищной бочки.
– Не стойте так близко, все вы… – требовал Рек сквозь стиснутые зубы. – Отойдите… отойдите…
Ирена укутывала его плащом, трогала пульс, трогала лоб, касалась пропитанной кровью повязки.
Она вспоминала, каким было его лицо, когда он узнал правду об Иренином ребенке. Там, в пещере, за несколько часов до неминуемой гибели, в почти полной темноте – фонарь едва горел, а поди ж ты, Ирена прекрасно запомнила выражение его лица, наверное потому, что никогда больше она не видела Река ТАКИМ…
– Я не они, – бормотал Рек. – Я не они… я не буду, я не стану… Посмотри в себя, сказала ящерица, ты способен изменять цвет… Ты такой, как трава, ты такой, как земля… Но посмотри внутрь себя… ты не умеешь раскаиваться… ты не человек. Хамелеон… сказал… что в моем раскаянии… разве оно способно… кого-то согреть или накормить…
Ирена склонилась ниже. Взяла в свои руки ладонь бескорыстного рыцаря, стиснула зубы, потому что от запаха крови ее мутило.
– …Так, сказала ящерица, Провидение вынули из тебя, как сердце… но вынутое, оно продолжает биться… на берегу и без воды… А ты пуст и недвижен, ты не умеешь раскаиваться… Ты…
Рек говорил медленно, запинаясь, широко открыв глаза – будто читая с листа. Будто текст, однажды написанный, много раз прочитанный, с трудом добытый, а потом слизанный холодной водой с размокшего бумажного листа – как будто этот текст восстановился теперь в ночной темноте, в двадцати сантиметрах от осунувшегося Рекова лица.