Казнить нельзя помиловать
Шрифт:
– Александр Александрович, мне кажется, вы нарушили трудовую дисциплину...
– Никакой, - отвечаю, - дисциплины я не нарушал, а выпил за обедом бутылку пива. Если в буфете продают пиво, почему его нельзя пить?
А у нас, и правда, тогда в столовой Дома печати спокойно пиво продавали. И вот тут Фирсов багровел, начинал сопеть и хрипеть:
– Вот так, да? Вот так, да? Да как вы посмели после этого в кабинет редактора зайти?
Его почему-то вот это особенно и возмущало, что я не скрываюсь и не боюсь его...
Но в последнее время я посерьезнел,
Впрочем, это уже в его стиле - слухи, сплетни собирать. Ну его к шутам собачьим!
– Скажите, - следователь, опять переходя почему-то на "вы", длинно посмотрел Клушину в глаза, - а у вас лично никогда не возникала мысль убить Фирсова?
– Вот это интересно!
– слегка оторопел журналист.
– Это вы каждого, с кем разговариваете, подозреваете?.. А впрочем, вы знаете... Вы знаете, если по правде, то была такая мысль. Да, да! Иногда, бывало, до того, он меня своей тупостью и подловатостью взбесит, что вот бегаю по своей конуре, кулаки сжимаю, сердце колотится... Думаю: эх, войти бы сейчас да стулом его по длинной голове или из пистолета - бах! бах!..
Клушин разгорячился, проговорил всё это нервно, как-то вглядываясь внутрь себя, видимо, все это представляя въяве. Потом взглянул на старшего лейтенанта, расслабился, усмехнулся.
– Фантазии... Я в своей жизни даже курицы не убил, это во-первых. А во-вторых, никогда бы не стал о такое дерьмо руки пачкать. Тем более, когда узнал, что он еще и с девочками баловался. Какая мразь! Я даже рад, что его убили...
– Ну, тут ты, Саша, не прав, - поморщился Карамазов.
– Смерти никому желать нельзя...
– Может, вы и правы, но мне кажется, что из-за таких вот фарисеев, рвущихся и прорывающихся к власти, мы все и тонем в болоте...
* * *
Карамазов пошел почти через весь город пешком в управление.
Центральная улица Баранова - Советская - бурлила и кипела. На всех остановках собрались толпы отупевших от трудового дня горожан. Они терпеливо и не очень ждали автобусы и троллейбусы, с криками и толкотней втискивались в них, вдыхая концентрированные пары пота и перегаров, тряслись несколько остановок, чтобы сэкономить для чего-то несколько жалких минут. Для чего? Куда торопятся? Почему не живут?..
Особенно Карамазова удивляли дородные женщины и оплывшие жиром мужчины. Им бы, оторвав зады от своих служебных кресел и стульев, пройтись пешком по такой чудесной погоде, размяться, но нет - рвутся в железные коробки на колесах, вальяжно расщеперившись, покачиваются в легковушках.
Однажды Карамазов, будучи слегка подшофе, шел по Коммунистической улице. Из кондитерского магазина вывалились две тетехи в пуленепробиваемых атласных бюстгальтерах, просвечивающих сквозь кофты, закосолапили рядом с ним и, с хрустом развернув по шоколадке, принялись смачно хрупать. Родион Федорович не выдержал и с возмущением упрекнул:
– Что же вы делаете? Ведь на вас и так уже одежда трещит!..
Дамочки враз окрысились:
– А тебе чего? А ну вали отсюда, хамлюга! Еще оскорбляет!..
На них начали оборачиваться.
– Это я оскорбляю?
– зло и одновременно весело изумился Карамазов.
– Да это вы оскорбляете мое эстетическое чувство своими телесами!..
Вспомнив это, Родион Федорович вдруг подумал, что Клушин, наверное, тоже не любит расплывшихся жирных людей с самоуверенным наглым взглядом...
В свой кабинет Карамазов вошел, когда по радио пропикало шесть часов вечера. И в ту же секунду раздалась трель телефона. Звонил Шишов.
– Родион? Полдня звоню. Слушай сюда. Важные новости. На похоронах Быков был.
– Быков? И там?
– вскрикнул Карамазов.
– Не перебивай. Я заинтересовался. Стал вдову расспрашивать. Хотел завтра. Оказывается: Крючков, Быков, наш Ивановский и твой Фирсов - вместе рыбачили.
Было слышно, как Николай, выпалив эту длинноватую для себя фразу, перевел дух.
– В ту ночь тоже вместе. Когда палец.
– Тю-тю-тю-у-у-у!..
– присвистнул Карамазов.
– Вот это новость! Ладно, вечером подробнее расскажешь. Я уже бегу на вокзал.
Он промчался мимо магазина "Нептун", даже не повернув головы.
6. Две семьи
На следующее утро старший лейтенант Карамазов, предварительно позвонив, отправился к Фирсовым.
Открыла ему Анна Андреевна. Она сразу объяснила, что мешать им никто не будет - дети у бабушки. Родион Федорович ожидал увидеть в квартире следы вчерашних поминок, но не увидел - чистота и покой. Он вспомнил, что дедок-поэт упоминал о кафе "Рябинка".
"Странные похороны, - мелькнуло в голове, - гроб в дом не заносится, поминки - на стороне..."
Следователь заранее предположил, помня вчерашнее, что слез он увидит мало или не увидит вовсе. Так и случилось. Анна Андреевна на вопросы отвечала охотно, деловито, ей словно хотелось поскорей развязаться с прошлым, забыть его.
"Она, наверное, думает, что впереди еще целая жизнь. А ведь ей уже под пятьдесят... Она еще не понимает, какое жуткое одиночество ее ждет, размышлял Карамазов, пока хозяйка готовила на кухне кофе. И вдруг неожиданный зигзаг в мыслях: - А сам-то что делаю? Без Марины разве проживу?.."
Из разговора с Анной Андреевной узнал он очень многое о Валентине Васильевиче Фирсове и его жизни. Особенно заинтересовал следователя денежный вопрос. Когда Фирсов пришел из армии, он, оказывается, перетащил овдовевшего отца к себе в райцентр. Дом в Нахаловке удалось продать за двенадцать тысяч, а в райцентре он купил себе и отцу домик поскромнее - за четыре. В то же время он завладел "Москвичом" отца - тот стал всерьез попивать. А в прошлом году Валентин Васильевич перевез совсем одряхлевшего папашу в Баранов, продав в райцентре дом уже за восемь тысчонок, а здесь купив избушку на окраине опять за четыре. "Москвич" ему удалось продать тоже выгодно, так что на "Ладушку" добавил всего три куска.