Казнить нельзя помиловать
Шрифт:
Карамазов совсем ушел в себя, задумался, начал, как всегда в такие моменты, ожесточенно мять и тискать в кулаках эспандер. Шишов ему не мешал и сам, видимо, размышлял о своем незадачливом рыбаке...
Уже поздно совсем, в первом часу, друзья решили почивать. Николай возлег на диван-кровать, Родион Федорович - на раскладушку. В первые дни совместного житья они спорили по этому, если смотреть со стороны, весьма ничтожному поводу. Хозяин непременно хотел, чтобы на основном ложе спал гость-постоялец, но тот упрямился. Наконец пришли к соглашению: вместе со сменой постельного белья - раз в две недели - меняться и постелями. Родион Федорович, за полмесяца отвыкший
– Предательницы эти жены! Надо же - хоронить не будет... Вот бабский народ...
– Тут не прав, - отозвался Николай.
– На Марину злишься. Следователю надо объективно. Поставь себя на ее место.
– Жены?
– Фирсовой. Жили столько. Дети. А он - с девчонкой. Ничего себе! А с Мариной - сам виноват. Бросишь пить - помиритесь.
Наступила тишина. Лишь нудно звенели диверсанты комарики и не давали заснуть. За распахнутым окном раздавались голоса и смех - на лавочке у подъезда сабантуйничала молодежь. Родион Федорович раздраженно подумал надо встать и шумнуть на полуночников, но не шевельнулся. "А и злым же я стариком буду, - усмехнулся мысленно и неожиданно продолжил, - если доживу до старости..."
– Родион, - вдруг послышалось с дивана.
– Спросить хочу. Все забываю. У тебя есть родичи-то? Хоть один?
– Родичи?.. Чего нет, того нет, Микола. Я ж детдомовский, разве не рассказывал? Мне имя, отчество и фамилию директор детского дома придумал Достоевского очень уважал. Имя, значит, в честь Родиона Раскольникова преступника, между прочим, как ты знаешь. Отчество - в честь самого Достоевского, словно я как бы сын его родной, а фамилия - из последнего романа писателя. Так что я к литературе, можно сказать, прямое отношение имею...
Огонек разговора, начавший было разгораться, замерцал и утих. Через минуту в комнате на третьем этаже громадной панельной коробки в центре Будённовска уже исполнялся сонный дуэт - тонкой фистулой посвистывал гроза Будённовских гангстеров лейтенант Шишов и мощновато всхрапывал Шерлок Холмс областного масштаба старший лейтенант Карамазов.
Они высыпались перед сложной работой, свалившейся на них в трудный день - понедельник.
4. Похороны
Утром в отделе Карамазова ждала пикантная новость.
Анна Андреевна Фирсова круто изменила свое решение насчет похорон мужа. Более того, ей удалось уже добиться, чтобы супруга предали земле на Вознесенском кладбище: по барановским меркам это все равно, что Новодевичье в Москве. Следователя почему-то последнее обстоятельство раздражило.
Впрочем, он знал, что его сегодня будет многое раздражать - так всегда бывало в начале нового запутанного дела, когда всё в тумане, одни сплошные белые пятна и вопросы, а в организме еще бродят ликероводочные соки, и в глубине души пульсирует чувство вины и раскаяния.
Родион Федорович набросал на листке перекидного календаря под числом "2 августа" планчик на день:
Закончить изнасилование.
Подшивка "КВ".
Похороны.
Дом печати.
"Закончить изнасилование" удалось быстро: девица, "потерпевшая", забрала свою пылкую бумажку обратно и решительно заявила, что "никакого изнасилования между ними не было!" Хотела-де просто попугать своего дружка.
Подшивка областной молодежки нашлась у комсорга управления. Карамазов изъял ее на время и углубился в изучение. Через полчаса волосы на его голове стояли дыбом, разумеется, образно говоря. Да и то! Читать страницы "Комсомольского вымпела" было жутко. Создавалось впечатление, что
Карамазов понял, что если он прочитает всю подшивку до конца, он чокнется. Правда, выделялись на общем фоне статьи А. Клушина и М. Семеновой. Особенно удивлял Клушин - даже в театральные рецензии он вворачивал размышления о партийных спецпайках, обнаглевшей милиции, загнивающем социализме и прочих актуальных вещах. Да и язык в его материалах удивлял живостью, несуконностью. Следователь решил смотреть только материалы Клушина и самого Фирсова.
Правда, редактор выступал не часто (про газетную систему псевдонимов Карамазов еще не подозревал) - за полгода обнаружилось только три его статьи. Притом две оказались на рыболовные темы и имели общий подзаголовок "Из побасок дедушки Ничипора". В одной "побаске" дед Ничипор врал про то, как поймал пудового сома с помощью коромысла, в другой старый брехун поведал жуткую историю, как его во время ночной рыбалки чуть было не загрызли громадные окуни...
Третий опус Фирсова назывался "Открытое письмо к стилягам" и занимал целый разворот газеты. Аллах великий, где же это он нынче стиляг отыскал?.. Следователь пробежал статью по диагонали: "Вы предаете идеалы коммунизма!.. Рoковая музыка - это страшный ядовитый наркотик, который губит ваши души!.. Не смейте позорить звание комсомольца!.. Нам не по пути!.."
М-да-а... Родион Федорович захлопнул подшивку "Комсомольского вымпела" и пошел мыть руки. Мыл он их тщательно, с мылом. Одна версия - о политических и идеологических мотивах убийства отпадала решительно. Областная молодежная газета опасности для врагов перестройки не представляла...
* * *
Карамазов наскоро перекусил в ближайшем кафе и, мучаясь изжогой, пешком отправился к дому Фирсовых.
Идти всего ничего, минут десять. Город Баранов вообще компактен: его из конца в конец, вдоль и поперек можно пробежать обычным деловым шагом за час-полтора. Разумеется - центр. Ибо Баранов, как и все старинные российские города, окружен зарослями пригородов - хатами, садами, огородами...
У подъезда уже томилась довольно внушительная толпа. Сразу понятно хоронили человека не из последних. Не менее десятка венков пестрело у стены дома, вдоль оградки скверика. В руках многих людей пламенели и белели цветы. Несмотря на скорбность момента и печать грустной торжественности, над толпой стоял оживленный говор. Люди уже нетерпеливо поглядывали на часы: солнце висело в зените и палило нещадно. Да и, видимо, кое у кого заканчивалось обеденное время. Некоторые окна большого нового дома зияли провалами раскрытых створок, и вниз свешивались головы любопытствующих фирсовских соседей.
Рядом с Карамазовым оказался словоохотливый дедок, он знал всех и вся. Дед представился молодым поэтом, членом литературного объединения "Семицветик" при редакции "Комсомольского вымпела". Фамилию его Родион Федорович не расслышал, а переспрашивать не стал. Этот седобородый начинающий поэт ввел следователя в курс дела. Виновника скорбного торжества еще, оказывается, нет. Его подвезут около часу дня, в дом заносить не будут ("Сами понимаете, мил-человек, - дух больно тяжелый..."). На улице состоится траурный митинг, а потом, кто пожелает, - в автобусах на кладбище.