Казнить нельзя помиловать
Шрифт:
– Этот, как его? Молодой человек! Да-да, вы. Давайте попробуем без ругани, а? Не надо - женщины кругом, дети...
– Да пошел ты... коз-з-зел!
– смачно выругался длинный и, отвернувшись, продолжал что-то ботатъ.
Девочки-мальчики, похихикивая, весело поглядывали на Карамазова. Он зашнуровал кроссовки, и оттолкнул руку Николая, отмахнулся от его успокаивающих слов: "Может, ну их?" Медленным шагом Родион Федорович направился к компашке. Многие из отдыхающих повернулись, расположились поудобнее, приготовились зрительствовать.
Парень знал, что к нему приближается этот "козел", но характер выдерживал, не оборачивался. Его щеночки расступились,
– Чего те, мужик, надо?
Родион Федорович, чтобы не спугнуть, не спровоцировать парня на удар, очень медленно, плавно поднял правую руку и положил ему на плечо, обхватив пальцами самый выступ, где скользит под кожей и мышцами нежная конструкция плечевого сустава.
– Феликс, я тебя очень и очень прошу не выражаться в общественном месте... Ну просто о-о-очень прошу.
Мальчики и девочки опупели и, раскрыв рты, таращились на эту сцену. Зрители тоже не могли ничего понять. Парень, еще минуту назад излучающий силу и власть, пугающий незнакомых людей жестким циничным взглядом, вдруг сморщился, начал извиваться, приседать и наконец тоненько фальцетом взвыл на весь пляж:
– Ой! Ой! Ой! От-пус-ти-те!
Карамазов чуть ослабил мертвый захват, выпрямил Феликса и спокойно спросил:
– Будешь еще матюгаться?
– Ой, нет, нет! Ой, моя рука!..
И, уж конечно, откуда-то сбоку, из гущи багровых лоснящихся телесов донеслось ожидаемое:
– Ишь, бугай, пристал к мальчонке, издевается! Тьфу!
* * *
Всю дорогу домой - и до вокзала, и в самом Будённовске - Карамазов шагал так зло и размашисто, что Шишову приходилось семенить за ним. Родион Федорович стриг пространство ногами и, разряжаясь от пляжной сцены, говорил без умолку, философствовал:
– Ну ты посуди, Николай, что это получается? Почему мусор-то наверху всегда, а? Вот ведь Юля Куприкова - жизнь уже прожила, а мы с ней не увиделись, не поговорили... Вон Дима Сосновский - любил он ее. Побеседовал я с ним - чудесный парень. Где он? Не видно и не слышно - тихо живет. А Алиса, твоя соседка, что, плохая скажешь? Да чудесный она человек, только жизнь ее ломает и коверкает. Да и Олег Кушнарёв сам по себе разве сволочью был? А ребятки эти - в компании? Да многие из них - нормальные, а вот ломаются, выпендриваются, блатных зачем-то из себя корчат... Ты представляешь, Коль, честное слово, застрелиться хочется, кругом одна - мразь...
Коля, стыдясь, видимо, своего инертного поведения на речке, лишь мычал и поддакивал. Карамазов неожиданно перескочил на свое:
– И эта сволочь тоже, Савельев-то, лапшу на уши вешает - вдвоем они были, видите ли! А три подшлемника в сумке? А три пары перчаток зачем им Козырев дал? А на подзорной трубе чьи свежие такие отпечатки пальцев? А, наконец, золото куда делось, а?..
Шишов пожал плечами, словно Родион Федорович спрашивал конкретно его и ждал ответа.
– Видите ли, где оружие закопали - сразу вспомнил, а вот золото как сквозь землю провалилось... Нет, завтра я на тебя надавлю, гаденыш, все выложишь! Не могли вы с Кушнарёвым сами до всех тонкостей додуматься, бормотал как в бреду Карамазов, уже поднимаясь по лестнице.
– Олег, тот не скажет - и так себя предателем считает... А этого я задавлю завтра расколется...
Родиона Федоровича, оказывается, бил озноб, трясла лихоманка. Николай уложил его в постель, обильно полил и растер тройным одеколоном солнечные ожоги, и Карамазов провалился в горячий угарный сон до самого утра.
На рассвете он вскочил бодрым и по-прежнему
Вскоре хмурый, заспанный и заметно полинявший за эти дни Савельев, тупо уставившись в стену, сидел перед ним на стуле. Следователь жестко потребовал:
– Ну-ка, смотреть прямо! Смотри мне в глаза! И давай еще раз по порядочку всю сцену убийства. С подробностями.
– Ну чё там... Я уж все рассказал...
– Давай еще раз, - с нажимом приказал Карамазов.
– Учти, я тебе даю последний шанс сказать всю правду. Ты же лучше меня знаешь, что кое о чем умалчиваешь... Давай, давай! И поубедительнее - почему перчаток три пары, масок тоже, кто и где эфир доставал, о золотишке не забудь... Ну, начинай!
Родион Федорович замолчал и с набухающим бешенством слушал, как Савельев, мерзко мотая коленками, тягуче бубнил и мямлил всё про то же, всё уже повторенное и заученное...
– Ладно, - брезгливо прервал Карамазов парня.
– Я вижу, ты, братец мой, извини уж, туповат. Ты хоть понимаешь, что будешь отдуваться за кого-то? Ведь получается, что ты организатор группового преступления. Это - раз. А второе - я ведь ни за какие коврижки, голубчик ты мой, не поверю, что ты схватил нож и начал самолично человека резать. Ты ведь, поганец, издали только, с расстояния способен в живого человека пальнуть. А ножом - шалишь: в коленках слабоват...
Следователь всё это говорил, а сам параллельно думал: "Да уж кто поверит! Пырнет и не задумается... Особенно подпортвейненный... От трусости и пырнет... Но надо, надо его завести..."
– Пойми ты, одно дело, если ты только из пистолета выстрелил, да еще, может, промазал (Карамазов сам поморщился: грубо, толсто!), и совсем другое - если нанес смертельные ранения ножом. Ты что, уже пожил достаточно? Уже не хочешь ни жизни, ни свободы?.. Вот, кстати, послушай, я тебе интересные вещи почитаю...
Родион Федорович достал из папки приготовленные листки.
"В областной народный суд от коллектива областной молодежной газеты "Комсомольский вымпел". 23 июля был зверски убит и ограблен редактор газеты "Комсомольский вымпел" Фирсов Валентин Васильевич. Мы, его товарищи по работе и идеологическому фронту, требуем, чтобы суд за это чудовищное преступление определил этим извергам высшую меру наказания. Товарищ Фирсов был честным и добросовестным человеком, принципиальным коммунистом. Всю душу и умение он вкладывал в работу. Он был образцом честного служения народу, своей Родине. Как руководитель и коммунист он вносил большой вклад в дело коммунистического воспитания подрастающего поколения. И вот в расцвете сил эти изверги, которые ничего еще не дали обществу, отняли у него жизнь, горячо им любимую. Много прошло времени после войны, но мы клеймим и будем клеймить позором фашизм за его зверства и человеконенавистничество. Но фашисты были наши классовые враги. А эти, которых нельзя даже назвать людьми, родились и воспитывались в нашем обществе, ходили в советскую школу, пользовались благами, создаваемыми трудом честных советских людей, среди которых был и Валентин Васильевич Фирсов. И потому эти изверги, способные так легко и зверски убивать своих братьев по советской Отчизне, для нашего общества страшнее и опаснее фашистов, и нет им места на этой земле. Смерть извергам!"