Казнить смертью и сжечь
Шрифт:
Дело было передано в Сенат, а затем в Юстиц-Коллегию, где было принято решение "произвести указанные розыски, для того, не покажется ли оный Борух и с ним кого из сообщников в превращении еще и других кого из благочестивой, греческого исповедания веры в жидовский закон". Лейбова (которому, помимо совращения православного, припомнили и старые грехи 1722 года) решили, как и Возницына, подвергнуть пытке в надежде, что и у жестоковыйного иудея тоже тогда язык развяжется. Однако пыл палачей нежданно-негаданно охладила сама православная государыня. Она вдруг распорядилась: хотя Борух Лейбов по силе совершенных им преступлений и подлежит допросу с пристрастием, чинить того не надобно. Ибо, в противном случае, из его "переменных речей" могут произойти нежелательные для интересов государства последствия.
Историки недоумевают по сему
И тем не менее, роль временщика Бирона в спасении Боруха от костоломов Тайной канцелярии представляется нам вполне вероятной. Только Липман, обратившийся к нему за помощью, руководствовался не желанием спрятать концы в воду, а чувством сострадания к попавшему в беду соплеменнику. При этом надо иметь в виду, что заботу по отношению к евреям Липман проявлял и ранее. Достаточно вспомнить, что в 1734 году он выступил ходатаем перед монархиней по делу шкловского иудея Кушнеля Гиршова, у коего был украден сын, Берк. Последовал указ (копия его была вручена Липману) о возвращении сына отцу и о наказании похитителей. Между прочим, о готовности Липмана прийти на помощь в трудную минуту говорили и неевреи, например "Фаберже XVIII века" ювелир И. Позье, швейцарец, находившийся в то время при дворе Анны Иоанновны.
Но все, что мог сделать Леви Липман для своего единоверца, - это освободить его от дыбы и пыток. Судьба же Лейбова была предрешена. 24-я статья 22-й главы того же "Соборного Уложения" гласит: "А будет кого басурман какими-нибудь мерами или насильством или обманом русского человека к своей басурманской вере принудит, и по своей басурманской вере обрежет, а сыщется про то допряма, и того басурмана по сыску казнить, сжечь огнем безо всякого милосердия". При этом выходила явная несообразность, о чем говорит историк: "Признав, что Возницын отпал от православной веры и признал жидовский закон "самовольно", то есть без всякого со стороны Боруха принуждения к тому насилием или обманом, [Юстиц-] Коллегия тем не менее нашла возможным подвергнуть Боруха казни, следовательно, с другой стороны, признала его виновным в насильственном и обманном принуждении Возницына к своей жидовской вере". Но искать логику в действиях оголтелых ортодоксов, одержимых инквизиторской истерией, - занятие зряшное. На самом же деле "вина" Лейбова состояла лишь в том, что он, видя широкую эрудицию и твердое желание Возницына принять еврейство, не отказал иудею-неофиту в его настойчивой просьбе и помог совершить гиюр.
Монаршая резолюция гласила: "Дабы далее сие богопротивное дело не продолжилось, и такие, богохульник Возницын и превратитель в Жидовство Жид Борох других прельщать не дерзали: того ради за такие их богопротивные вины, без дальнего продолжения, по силе Государственных прав, обоих казнить смертью и сжечь, чтоб другие смотря на то невежды и богопротивники, от Христианского закона отступать не могли и в свои законы превращать не дерзали".
"Казнить смертью и сжечь!" - громко повторил приговор пунцовощекий, с лицом, как вымя, кат, и беспощадные слова эти эхом пронеслись над толпой зевак, пришедших поглазеть на экзекуцию Лейбова и Возницына там, на Адмиралтейском острове, 15 июля 1738 года. Тогда в неистовом огне утонули последние крики этих двоих, сожженных заживо лишь за то, что были последовательны и крепки в религии Моисея: один был привержен ей с рождения, другой сознательно пришел в ряды иудеев. Кто же выиграл от их мученической смерти?
Ну, прежде всего, постылая жена, а теперь уже вдова Елена Возницына, которая "в награждение за правый донос" на мужа получила часть оставшегося после него имущества, а также "100 душ с землями и с прочими принадлежностями". Власти намеревались облагодетельствовать и слуг, братьев Константиновых и Григорьева
В русской словесности XVIII века аутодафе Лейбова и Возницына упоминается в "Сатире IX. На состояние сего света к солнцу" князя Антиоха Кантемира. Исследователи пытались толковать позицию сего стихотворца вне контекста его общих взглядов на еврейский вопрос и выражали удивление тем, что передовой литератор, деятель "ученой дружины" не осудил эту варварскую казнь (утверждение историка Ефима Грекулова, что экзекуция якобы им порицается, представляется нам ошибочным). Между тем, Кантемир придерживался непримиримо юдофобских воззрений, и его оценка аутодафе вполне предсказуема. "По мудрости Государей Российских Великая Россия доселе есть единственное государство европейское, от страшной жидовской язвы избавленное", - восхищенно писал он и предостерегал: "Но зело тайно иудеи, притворно в христианство перешедшие, в Россию ныне проникают и по телу ее расползаются. Посему за кознями и происками жидовскими зорко следить надобно". В этом же ключе следует расценивать и его пассаж из названной сатиры, где князь высмеивает некоего олуха, опасавшегося читать Библию, дабы не отпасть от Христовой веры:
"Как, - говорит, - Библию не грешно читати,
Что она вся держится на жидовской стати?
Вон де за то одного и сожгли недавно,
Что, зачитавшись там, стал Христа хулить явно.
Ой, нет, надо Библии отбегать как можно,
Бо, зачитавшись в ней, пропадешь безбожно".
К сим словам автор сделал характерное примечание: "В Санкт-Петербурге 1738 году месяца июля и средних числах сожжен, по уложениям блаженные памяти российских государей, бывший морского флоту капитан за то, что принял жидовскую веру и так крепко на оной утвердился, что, не смотря на правды, упрямством своим в страшном на спасителя нашего Христа хулении погиб; который случай безмозгим невеждам немалую причину подал сумневаться о Библии, когда они слышат, что жиды ветхого закона держатся. О, как безумные и дерзкие невежды! Причина ли Библия святая дьявольского того орудия погибели?" Подтекст ясен: вовсе не Библия повинна в том, что воcпринимается как еврейское учение ("жидовская стать"), а "безмозгии", "безумные и дерзкие невежды", превратно ее толкующие.
Между тем, таких "безумных и дерзких невежд", обратившихся к еврейству, насчитывалось в России XVIII/XIXвеков тысячи (и это несмотря на то, что иудаизм был в те времена официально объявлен "лжеучением", и осквернение синагоги преступлением отнюдь не считалось!). Еще до Кантемира известный публицист Иван Посошков упоминает о них в своих письмах. А Св. Дмитрий Ростовский в "Розыске о раскольничьей Брынской вере" (1709) пишет о сектантах-щельниках (на Дону): "иже субботу по-жидовски постят". Субботники отвергали христианское вероучение, почитали Ветхий завет. А в нем их привлекали запрет пожизненного рабства, идея единобожия (а не Троицы) и отрицания "кумиров" (икон). В культе они стремились выполнять ветхозаветные предписания (обрезание, празднование субботы и еврейских праздников, пищевые и другие запреты). В царствование Екатерины Великой, и особенно при Александре I, секты жидовствующих, а также молокан-субботников пустили такие глубокие корни, что стали появляться в губерниях, находившихся за чертой еврейской оседлости (Московской, Тульской, Орловской, Тамбовской, Воронежской, Пензенской, Ставропольской и т.д.). С конца XIX века в среде субботников русских людей, в той или иной степени соблюдавших "Моисеев закон", возникло движение за переселение в Палестину, и они целыми семьями (Дубровины, Куракины, Матвеевы и др.) обосновывались в еврейских сельскохозяйственных поселениях, главным образом в Галилее, где через два-три поколения растворились среди местного люда.