Казус Белли
Шрифт:
– Послушай, Всеволод…
Виктор всегда называл его полным именем, то ли не допуская излишней вольности в обращении, а может и опасаясь ненужной ему близости. Вот он, момент истины, сейчас я узнаю, зачем ему нужен. Ну же, дерни наконец за колечко и сдерни крышку с тщательно сохраняемой баночки консервов под названием “Всеволод Ланецкий”.
– … мне надо, чтобы ты встретился с определенными людьми.
И это все? Сплошное разочарование. А где тайна? Где интрига? Где конфликт идей, наконец? Как скучно-то… Конечно, я встречусь, о чем речь? Так он и ответил Таразову. Тот, однако
– Это очень серьезные люди, Сева. И для меня очень важна ваша встреча и ее результаты. Жизненно важна, видишь ли.
То ли показалось, то ли в голосе Виктора действительно послышались заискивающие нотки. К тому-же, он вдруг стал Севой. Это настораживало и, даже, пугало. Но он, разумеется, согласился серьезно отнестись к таинственным людям, гадая, что им может понадобиться от пришельца из прошлого. Неужели Таразов сдал меня историкам? Интересно, почем нынче очевидцы? Но ирония не помогала и до самого вечера его не покидало тревожное чувство ожидания неизвестно чего.
Серьезные люди отловили его после работы, на выходе из автосервиса.
– Здравствуйте, Всеволод Андреевич!
У тротуара, в неположенном месте, стояла машина какого-то неопределенного цвета. Цвет был темный и наводил на мысли о черном "бумере" или более знакомой ему столь же черной "эмке". Но черным он не был, отливая одновременно бордовым и темным аквамарином. Странным был этот цвет, каким-то подозрительно неопределенным, как будто то был не автомобиль, а хамелеон. Проходившие мимо рабочие автосервиса, знавшие его, нервно оборачивались и долго глядели через плечо, рискуя врезаться в фонарный столб. Действительно, не за каждым автомехаником после смены приезжает навороченный "лексус". Он уже неплохо разбирался в автомобильных брендах и понимал, что "лексус" был идеальным решением для серьезных людей, отметающим как липовую престижность "мерса" и так и китчево-яркую роскошь "бумера".
– Может быть, позволите подбросить вас до дома? – спросили из машины – Господин Таразов заверял, что вы не откажетесь с нами побеседовать.
Слово "побеседовать" прозвучало пронзительно знакомо, до холодка в сердце и фантомных болей в отбитых почках. "Господин Таразов" вместо "Виктор Богданович" звучало, в свою очередь, несколько зловеще и свободно могло означать "гражданин Таразов", или, как у них принято обращаться к людям, прежде чем заехать им с размаху по почкам? Но его пока именовали по имени-отчеству и поэтому он предпочел молча сесть на заднее сиденье загадочного автомобиля.
"Лексус" рванул с места и понесся по Московскому проспекту в противоположную от центра сторону, покрутился на развязке и выскочил на объездное шоссе. Еще некоторое время двое в машине, один за рулём и второй на правом сиденье, выжидательно молчали. Возможно, они ожидали вопросов или возгласов возмущения, но не дождались. Было по прежнему неясно, кем были двое в машине, но он-то был тертым калачом и кое-чему научился в следственных подвалах и мрачных кабинетах. Наконец, человек справа повернулся к нему:
– Для начала, позвольте представиться. Можете называть меня Вячеславом Евгеньевичем, а моего коллегу – Леонидом Николаевичем.
– Можно просто – Лёня – водитель улыбнулся в полуобороте.
Стало сразу понятно как у этих двоих распределены роли. Смешливый Лёня будет, разумеется, "добрым следователем". Этот персонаж был одет в веселенькую бело-голубую куртку и носил на голове легкомысленную бейсболку с бросающейся в глаза надписью "Зенит" сбоку. На неулыбчивом Вячеславе Евгеньевиче обнаружилось легкое приталенное полупальто строгого черного цвета, а из-под левой штанины высовывался тщательно начищенный носок столь-же черного полуботинка. Некоторым диссонансом смотрелся лишь венчающий его голову берет совершенно богемного вида. Если бы не этот легкомысленный головной убор, то его собеседник всем бы подходил под типаж "строго следователя". Глаза неестественно светлого оттенка голубого тоже смотрели строго.
– Можно просто – Сева – пробормотал он, лишь бы хоть что нибудь сказать.
Это прозвучало немного иронично, и водитель весело хмыкнул.
– Вот и прекрасно, Сева – улыбнулся Вячеслав Евгеньевич, выбиваясь из образа – А вот нас как раз интересуют некоторые факты вашей биографии. Например, история с установкой Райхенбаха.
Не историки, понял он. Наверное, он бы скорее предпочел иметь дело с дотошностью историков, чем с так знакомыми подходцами этой парочки. Неужели ничего не меняется веками и ещё у фараонов допросы вела такая же пара клоунов? Что-же ответить? За окном проносились весенние поля с еще не растаявшими пятнышками снега, а он все не мог решиться. Ему помог собеседник.
– Насколько нам известно, установка была целиком построена вашими руками…
Был ли то вопрос или утверждение? В любом случае не следовало затягивать паузу. Вспомнились слова Клауса…
Было это незадолго до его полета, когда все уже было решено, но еще не все сказано.
– Ты понимаешь, Сева, любое изобретение обоюдоостро и любое можно использовать как оружие.
– А как насчет изобретения Гуттенберга?
Клаус тогда хмуро проворчал:
– По-твоему "Майн Кампф" не оружие? Или "Вопросы Ленинизма" не оружие?
Никто ему не возразил, лишь только Зяма попытался разрядить мрачную обстановку:
– Похоже, не только евреи научились отвечать вопросом на вопрос…
Сейчас же он отчетливо понимал, что двигатель Райхенбаха тоже был оружием. Это было несомненно, хотя спроси его сейчас и он бы затруднился ответить, как именно изобретением Клауса можно убивать. Но что-же им ответить? Отрицать очевидное было глупо, но не менее глупым было бы сказать всю правду.
– Я не строил установку. Я лишь изготавливал ее детали.
На самом деле, он и с закрытыми глазами прекрасно бы смог снова собрать двигатель Райхенбаха. Но этим двоим знать о том не следовало. Интересно, насколько далеко простирается их осведомленность?
– Только пожалуйста, друг мой Сева, не стройте из себя слесаря четвертого разряда, или как там у вас это называлось.
Это, разумеется, сказал веселый Леня. Именно такие весельчаки любили неожиданно заехать по зубам, недосказав последний еврейский анекдот. Впрочем, челюсть у него была крепкая и быстро зажила, потеряв лишь один резец.