Кекс в большом городе
Шрифт:
– Ты дура?! – завопила я, теряя всяческое терпение. – Или сумасшедшая? У меня есть муж, я совершенно не нуждаюсь в связях на стороне, не изменяю супругу! К Еремину у меня было дело! Он предложил встретиться в «Лотарингии».
– Это его любимая забегаловка, – растерянно вклинилась в мою речь Милочка, но я не дала идиотке возможности высказаться дальше и, добавив в голос дицибел, легко переорала вздорную бабенку.
– Беседа носила рабочий характер, но мы даже не успели ничего как следует обсудить, Еремин упал лицом в тарелку, приехали врачи, но было поздно, официантка стала убирать зал, нашла мобильный, ярко-красный,
– Ты где? – прошептала Мила.
– На парковке у трактира.
– Не уезжай.
– Я тороплюсь домой, дел полно.
– Умоляю, подожди, – заплакала Мила. – Ты не врешь? Он умер?
– Да. Ты можешь представить человека, который способен шутить, оповещая людей о гибели их родственников?
– Стой на месте! Стой! Жди меня! Если уедешь, я покончу с собой! – выкрикнула Милочка.
В ее голосе было такое отчаяние, перемешанное с истеричной решимостью, что я невольно ответила:
– Хорошо, я сижу в «Жигулях», номер восемьсот тридцать.
– Бегу! – заорала Мила.
Отложив красную трубку, я тяжело вздохнула: ну вот, снова я попала в историю, сейчас мне предстоит беседовать с явно психически нестабильной Милой. Ну отчего я влипаю в дурацкие ситуации? Зачем стала отвечать на звонок? Пожалела сестру Андрея? Однако она странно ведет себя, скорее как жена или любовница. Конечно, случается, что сестры ревнуют братьев, но проявляется это по-другому. Женщины выражают неудовольствие невесткой, без конца критикуют приготовленную той еду, насмехаются над ее внешностью. Мила же отреагировала, словно пассия, которой объявили о разрыве отношений. Ну почему я вляпалась в эту историю? Сообщать людям печальные вести прерогатива милиции! Не схвати я телефон, сейчас бы уже сидела за письменным столом, работала над новым романом. Хотя, если откровенно, в голове нет ни сюжета, ни героя.
Дз-з-з-з, – зазудело из сумки.
Я вытащила свой телефон и глянула на дисплей. Номер начинался с 411, писательницу Арину Виолову искало издательство. Откашлявшись и ругая себя за трусость, я прощебетала самым милым голосом:
– Алло!
– Виола Ленинидовна, здравствуйте, – очень вежливо прозвучало из трубки.
Стало совсем нехорошо: интересно, почему мне решила позвонить Олеся Константиновна? Никаких рукописей я пока в «Марко» не относила!
– Здравствуйте, здравствуйте, – защебетала я, ощущая, как ледяная рука тревоги сжала сердце, – очень рада вас слышать!
– Только что кончилось совещание, посвященное съемкам вашего сериала, – как всегда, спокойно заявила Олеся.
Перед моим взором мигом возникла большая комната с овальным столом, вокруг него на стульях сидят гомонящие сотрудники «Марко». Основное большинство из них кричит, размахивает руками, сердится, одна Олеся Константиновна внешне спокойна, она молчит, делая изредка пометки в блокноте. Потом, когда буйство идей
– В услышанном мною сейчас имеются рациональные зерна. Первое.
И все замолкают. Абсолютно непостижимым образом спокойная, никогда не выходящая из себя Олеся мгновенно находит необходимую, рациональную идею в обсуждаемом материале. Светловолосая и голубоглазая красавица обладает ехидным языком и острым умом. Однажды я, сидя около полуоткрытой двери ее кабинета, невольно стала свидетельницей разговора редактора и одного из полувменяемых, возомнивших о себе черт знает что авторов. Писатель наотрез отказывался вносить в рукопись правку.
– Вы поганите мое слово, – орал он, – искажаете мысли, обезличиваете текст.
– Хорошо, – согласилась Олеся, – давайте укажем, что роман выпущен в авторской редакции.
– Ладно, – буркнул прозаик, – по крайней мере я не стану беситься, читая потом собственную книгу, а то корежит всего.
– И в авторской орфографии, – закончила Олеся.
– Вы о чем? – напрягся литератор.
– Можем полностью сохранить рукопись в первозданном виде, – мирно предложила редактор, – вы же хотите предстать перед читателями в, так сказать, первозданном виде, без правки!
– Верно, – слегка сбавил тон автор.
– Хорошо, – воскликнула Олеся, – значит, и название будет родное?
– Да! – рявкнул собеседник. – Знаю я вас, поменяете на дебильное.
– В принципе заголовок интересный, – словно не заметила хамства Олеся, – «Пагода в гостиной», но я не очень поняла, при чем тут храм!
– Умереть не встать! О какой церкви идет речь?
– Вот и я спрашиваю о том же!
– Вы неправильно поставили ударение, – взвизгнул «Достоевский», – не пагода, не культовое сооружение в Индии, а пагода! Ну там дождь, снег, ветер… Пагода! Просто пагода!
– Пагода?
– Именно так.
Послышалось шуршание, потом слишком ласковый голосок Олеси:
– Прошу прощения, вот орфографический словарь, слово «погода» пишется через два «о», а не через два «а». Вы по-прежнему настаиваете на авторской редакции? Тогда попытайтесь объяснить читателям причину появления пагоды в гостиной!
Я чуть не скончалась от смеха в коридоре, а потом тихо отползла в туалет, чтобы не дай бог не столкнуться с писателем, который начал визжать, употребляя не совсем принятые в литературе выражения. Оставалось лишь удивиться выдержке Олеси, во время разговора она ни разу не вышла из себя. Моя редактор вообще никогда не повышает голоса, вот и сейчас она приветливо объясняет:
– Виола Ленинидовна, постарайтесь сдать следующую рукопись через две недели.
– Ага, – бормотнула я.
– Думаю, вы уже написали больше половины?
– Ну…
– Да или нет?
– Да, – лихо соврала я, вздрагивая при воспоминании о совершенно чистых листах, стопкой громоздящихся на столе.
– Чудесно, значит, семнадцатого июля я жду текст, до свидания, Виола Ленинидовна.
Я откинулась на спинку водительского кресла, глядя на телефон, как на ядовитую змею. Олеся, кстати, единственный человек, который ни разу не исказил моего отчества, остальные кто во что горазд: Леонидовна, Леокадьевна, Ламинировна, Леопольдовна, Леософьевна… И где взять сюжет? О чем писать? Зачем я соврала?