Кексики vs Любовь
Шрифт:
— А я-то тут при чем? — искренне изумляюсь. — Я не назначала Бурцеву встречи, он сам приехал.
— Сам приехал, сам узнал, в каком подъезде ты живешь, сам договорился с твоим соседом и засыпал тебя щипаными розами, — саркастично повторяет Андрей, — ты сама себя слышишь? Дураком меня решила выставить?
— Ну что ты, Андрюша, — выдавливаю из себя вымученную улыбку, — хочешь, я тебе мамой поклянусь что ничего об этом не знала? И не хотела. Это у Бурцева что-то со вчера заклинило, и он ко мне привязался. Ты же помнишь, он еще в школе меня
Андрей драматично молчит.
Еще бы ему не помнить. До того, как Бурцев взялся за меня — доставалось от его компании как раз Андрею, который не очень-то дружил с физкультурой.
— Ладно, проехали, — сухо бурчит Тевтонцев, — но если это еще раз повторится…
Я прикусываю себе язык, удерживая на нем ерепенистое “То что?”.
В конце концов, Маринка права. Хватит уже мечтать о принцах, пора делать скидку на реальность и принимать мужчин такими, какие они есть. И хоть чуть-чуть поумерить гонор мне тоже не помешает…
— Так в какой музей мы едем? — спрашиваю, чтобы хоть как-то смягчить повисшую в салоне тишину.
— В Дарвиновский. На экспозицию “Грызущий мир”. Я же вчера тебе говорил! — обвиняюще роняет Андрей. — Где ты вообще витаешь?
Где-где, в розовых мечтах о Тимуре Бурцеве, конечно!
— Я вчера переутомилась на банкете, — озвучиваю я вслух дипломатическое объяснение, — плохо запомнила.
— Можно и повнимательнее быть!
Не клеится у меня с Тевтонцевым.
Чем дальше я цепляюсь за какие-то сущие мелочи, детали, лишь бы продлить диалог побольше, чем больше слышу недовольства в его голосе, тем больше понимаю, что Наташка не зря меня предостерегала насчет Андрея. У него до крайности тяжелый характер.
“Ой, Юлечка, а у тебя что ни мысль — то вселенское благо”.
Надо успокоиться. Свидание вообще-то даже не начиналось. Это все Бурцев вообще-то! А Андрей… Ну, сердится Андрей. Конечно! Приехал ко мне с цветами, а у меня тут… Такой спектакль.
Вспомнив про цветы, кошусь на несчастные гвоздики. Помятые, поникшие, погрустневшие. Будто это они на меня обиделись за измену с Бурцевым. Хотя я ж не виноватая, он сам приперся!
— Грызуны, значит? — бодро спрашиваю я, уже когда мы вылезаем у музея, незаметно поддергивая подол черного платья на пару сантиметров выше. — Обожаю грызунов. Особенно этих… Как его… Шиншилл!
— Шиншиллы! — Андрей недовольно хмыкает. — Они же бестолковые! А вот крысы…
Даже не знаю, что лучше — Андрей, который бесится и не хочет со мной разговаривать, или Андрей поймавший вдохновенную шлею и распинающийся на тему того, какие крысы, дикие, не декоративные, а именно дикие крысы — враг номер один для любого повара — гениальные и потрясающие создания…
Ладно. Все не в тишине. Можно слушать это как передачу “Диалоги о животных”, делая вид, что интересно. Можно подумать, мне это в новинку. Свет мой бывший Федечка обожал рассказывать обо всем подряд,
Правда, честно скажем, у Николая Дроздова голос-то поприятнее. И рассказывает он не таким нудным лекторским тоном, транслируя мысль “как можно этого не знать”.
Еще и скучно так — до зевоты. А зевать нельзя, Андрей же обидится!
Кто знал, что это не все испытания, что мне на сегодня жизнь приготовила. Не-ет, самый главный сюрприз поджидает меня у билетных касс, когда нам приходится встать в очередь. Оказывается, не одни мы хотим попасть в музей в льготные часы. Кроме нас тут толпа студентов и кучка старушек пенсионеров пришла посмотреть на сусликов.
И ведь как назло, крыльцо музея находится на самом солнцепеке. И на нас козырька не хватает. А я еще ко всему прочему и черное платье зачем-то сегодня напялила. Десять минут ожидания — и я превращаюсь в подобие печальных гвоздичек — еще жива, но уже почти разложилась. А Андрей еще и начинает припираться на кассе из-за скидки в десять процентов, ему, как постоянному покупателю. А я сама уже готова заплатить и за себя, и за него, чтобы наконец нырнуть туда, в хорошо кондиционированный музейный зал. И только здравый смысл меня от этого порыва удерживает. Нельзя так обижать мужчину. Нельзя! Но боже, как же жарко…
— О, Кексик, вот вы где! А я уж думал мавзолеем ошибся! — возмутительно бодрый раздается над моим ухом голос Бурцева. Я разворачиваюсь, умоляя про себя боженьку, чтоб это был мираж.
Увы, для миража этот гаденыш слишком плотный. Стоит себе в паре шагов от меня, мороженое в руках покачивает. Два рожка. Еще и моего любимого, фисташкового.
Господи, сегодня весь мир, что ли, против меня?
— Андре-е-ей…
В поисках спасения я торопливо оборачиваюсь к стоящему у кассы Тевтонцеву.
Ну, должен же он что-то сделать, да? Тут, между прочим, на мою честь покушается снова тот самый тип, из-за которого мне мозг выносили.
Самое вопиющее в этой ситуации — Тевтонцев, который полчаса назад сквозь зубы цедил “если это еще раз повторится”, не особенно торопится спасать мою честь. Он вообще ничего не торопится, он просто сусличьим столбиком замер у кассы, позабыв про всякие билеты. Сбледнул, болезный, потом контрастно покраснел, и после щедрого матюга стоящей за ним бабушки цапнул наконец билеты и закосолапил ко мне, не особенно излучая воинственность.
— Андрюха, как жизнь, — судя по всему, Бурцев за моим плечом оскалился в лучезарной улыбке, — а вы чего так быстро свалили, меня не подождали?
— Я… Мы… Опоздать не хотели!
Он блеет! Блеет! Вот так вот просто, как в гребаном шестом классе, все перед Бурцевым блеяли. Это… Это… Просто возмутительно.
— Кексик, подержи-ка, — вкрадчивым своим бесстыжим баритоном мурлычет мне на ухо Бурцев, и… Он гипнотизер, что ли? Как еще объяснить, что оба его рожка с мороженым вдруг оказываются у меня в руках?