Кенилворт
Шрифт:
Огромная массивная башня, твердыня Кенилворта, была построена в незапамятные времена. Она носила имя Цезаря — быть может, из-за сходства с одной из башен лондонского Тауэра, носящей то же название. Некоторые историки относят ее основание к временам Кенелфа, саксонского короля Мерсии, в честь которого назван замок; другие — к раннему периоду норманского владычества. На наружной стене красовался герб Клинтонов, которые возвели ее в годы царствования Генриха I, и герб грозного Симона Монфора, выдержавшего в Кенилворте долгую осаду Генриха III во время войны баронов. Мортимер, граф Марч, прославившийся своим возвышением и своим падением, некогда весело пировал здесь, в Кенилворте, в то время как его свергнутый государь, Эдуард II,
Старый Джон Гант, «почтенный Ланкастер», значительно расширил замок, построив тот благородный массив, который до сих пор носит имя Ланкастерского. Но сам граф Лестер превзошел своих блистательных и могущественных предшественников, воздвигнув новое колоссальное сооружение, которое ныне обратилось в развалины — памятник честолюбивых стремлений их владельца.
Наружная стена этого величественного замка с юга и запада омывалась озером, наполовину искусственным. Лестер перекинул через него великолепный мост, чтобы Елизавета могла вступить в замок путем, которым до тех пор никто еще не вступал в него, вместо того чтобы, как обычно, войти через северные ворота, над которыми он соорудил барбикен — навесную башню, существующую и поныне; своими размерами и архитектурой она превосходит многие рыцарские замки в Англии.
За озером простирался огромный охотничий парк, где водились многочисленные лани, олени, косули и всевозможная дичь; парк изобиловал могучими деревьями, сквозь которые вставали во всем величии и красоте фасад замка и его массивные башни. Следует, однако, добавить, что этот царственный замок, где пировали короли и сражались герои, видавший: на своем веку и кровопролитные битвы с осадами и рыцарские турниры, в которых красота служила наградой доблести, теперь пуст и заброшен. Озеро поросло камышом и превратилось в болото, а развалины замка свидетельствуют лишь о былом великолепии и наводят посетителей на мысль о преходящей ценности человеческого богатства и о счастье тех, кто довольствуется скромным жребием честной и добродетельной жизни.
С совершенно иными чувствами взирала несчастная графиня Лестер на эти серые массивные башни, когда впервые увидела, как они высятся над густыми, тенистыми деревьями. Она, законная супруга Великого Графа, любимца Елизаветы, самого могущественного фаворита в Англии, приближалась к своему супругу и его государыне в сопровождении жалкого фокусника, который скорее был ее покровителем, нежели проводником. Она, неоспоримая хозяйка этого гордого замка, ворота которого должны были повернуться на своих тяжелых петлях и распахнуться перед ней по одному ее слову, не могла скрыть от себя самой те препятствия и опасности, с которыми предстояло столкнуться, чтобы получить разрешение войти в свой собственный дом.
Затруднения и опасности в самом деле возрастали с каждой минутой, и наконец у больших ворот, преграждающих широкую красивую аллею, возникла угроза, что дальнейшее продвижение окажется невозможным.
Аллея тянулась через парк на протяжении двух миль и открывала чудеснейшие виды на замок и озеро; кончалась она у недавно выстроенного моста и, знаменуя торжественное событие, была предназначена для въезда королевы в замок.
У ворот аллеи, выходивших прямо на Уорикскую дорогу, графиня и Уэйленд обнаружили отряд королевских конных гвардейцев в нарядных позолоченных латах и шлемах; они стояли, оперев о бедро карабины.
Эти гвардейцы, отличающиеся высоким ростом и силой, следовали за королевой, куда бы она ни направлялась, и находились под командой офицера, рука которого была украшена повязкой с изображением медведя и палицы, что свидетельствовало о его принадлежности к свите графа Лестера. Они не пропускали никого, за исключением гостей, приглашенных на праздник, и лиц, которым предстояло принять участие в ожидаемых веселых представлениях.
У ворот столпилось множество народу; люди придумывали самые разнообразные предлоги, чтобы попасть в замок. В ответ на мольбы и даже заманчивые предложения, гвардейцы ссылались на строгость полученных ими приказов — всем была хорошо известна нелюбовь королевы к толчее и шумной грубой толпе. Тех, которые не удовлетворялись такими доводами, осаживали без всяких церемоний могучими берберийскими конями, отвешивая налево и направо увесистые удары прикладами карабинов. Благодаря этим маневрам толпа находилась в непрестанном движении, и Уэйленд весьма опасался, что вот-вот он потеряет доверенную ему спутницу.
Он решительно не знал, какой привести довод, чтобы войти в ворота, и ломал себе голову, придумывая предлог, когда начальник стражи, бросив на него взгляд, крикнул, к немалому его удивлению:
— Эй, гвардейцы, пропустите этого парня в рыжем плаще! Проходи-ка, сэр Шутовской Колпак, да поторопись! Какого черта ты там замешкался? Проходи со своим ворохом женского тряпья!
Получив такое настоятельное, хотя и не слишком учтивое приглашение, Уэйленд в течение нескольких минут не мог понять, относится ли оно к нему; гвардейцы же быстро расчистили проход, и он, едва успев предупредить свою спутницу, чтобы она хорошенько прикрыла лицо, вошел в ворота, ведя ее лошадь под уздцы, но с таким понурым видом, с таким явным страхом и беспокойством, что толпа, раздосадованная оказанным им предпочтением, проводила их улюлюканьем и громким насмешливым хохотом.
Проникнув, таким образом, в парк, хотя и не удостоившись при этом особенно лестных слов или знаков почтения, Уэйленд и графиня, размышляя о предстоящих им испытаниях, очутились на широкой аллее, по обеим сторонам которой были выстроены часовые, вооруженные мечами и алебардами и разодетые в богатые ливреи с гербом графа Лестера, изображавшим медведя и палицу. Часовые стояли на расстоянии трех шагов друг от друга, образуя непрерывную цепь вдоль всей дороги, от входа в парк до моста.
Теперь, когда графиня впервые окинула взглядом замок с возвышающимися над ним величественными башнями, бесконечной линией стен, украшенных зубцами, башенками и площадками, увидела бессчетные развевающиеся в воздухе знамена, множество ярких шляп и колыхающихся перьев на террасах и галереях, все это великолепное и ослепительное зрелище, — сердце ее, не привыкшее к такой роскоши, словно замерло в груди, и она на мгновение спросила себя, чем заслужила право делить с Лестером власть над этим царственным великолепием. Но гордость и благородство устояли против слов, которые нашептывало отчаяние.
«Я отдала ему, — подумала она, — все, что может отдать женщина. Имя и добрую славу, руку и сердце я отдала властелину этого замка перед алтарем, и даже королева английская не смогла бы отдать больше. Он мой муж, я жена его; кого соединил бог, тех не может разлучить человек. Я буду смело отстаивать свое право, тем более смело, что была вынуждена явиться сюда незваной и беззащитной. Я хорошо знаю моего благородного Дадли! Он немножко рассердится за мое непослушание, но Эми заплачет, и Дадли простит ее».
Эти размышления были прерваны удивленным криком ее проводника Уэйленда, который внезапно почувствовал, что его крепко обхватили длинные, тонкие черные руки, принадлежащие кому-то, кто свалился с дуба на круп его лошади, вызвав крики и хохот часовых.
— Это или сам дьявол, или опять Флибертиджиббет! — вымолвил Уэйленд, прекратив свои тщетные попытки освободиться и сбросить с коня мальчишку, который вцепился в него. — Так вот какие желуди растут на кенилвортских дубах!
— Конечно, мистер Уэйленд, — ответил нежданный спутник, — есть и другие, которых такому старику без моей помощи не раскусить. Как бы ты проскочил мимо офицера вон там, у верхних ворот, если бы я не предупредил его, что наш главный фокусник должен прибыть вслед за нами? Вот я и жду тебя здесь, перебравшись на дерево с крыши повозки, и все наши там уже, наверно, с ума посходили, обнаружив мое исчезновение.