Кэрель
Шрифт:
— Это неправда.
— Что значит «неправда»? Я ж те сказал. Можешь спросить у него сама.
Для Мадам Лизианы все сразу встало на свои места. Теперь она почти не сомневалась: раз Кэрель занимался любовью с Ноно, значит он мог заниматься этим и с Робером, от которого у него и был ребенок, а она сама, как всегда, оказывалась вне игры. Все самое прекрасное и чудовищное в этом мире совершалось без нее. Она сказала:
— Ерунда.
Кэрель расхохотался.
— Оставайся при своем, раз для тебя это так важно. Лично я не вижу в этом ничё страшного.
Она немного приподнялась, чувствуя легкое смущение оттого, что спадавшие ей на глаза волосы подчеркивали ее постыдную женственность, и, взглянув на Кэреля, выпалила ему прямо в лицо:
— В таком случае ты пидарас.
Слово «пидарас» задело его. Однако он засмеялся, потому что считал, что правильнее было сказать: «педераст».
— Тебе смешно?
— Мне? А ты чё, недовольна? Тогда и твой Ноно тоже — пидерас.
— А Робер?
— Что Робер? Плевал я на него. Чё хочу, то и делаю.
Не решаясь открыто оскорбить его, она сказала: «Это отвратительно». Потом она снова принялась причитать, размазывая по лицу слюни. Сначала Кэрель попытался ее утешить своей лаской, но ему это быстро надоело, и он сделал вид, что собирается уходить. Мадам Лизиана вцепилась в него, а он старался высвободиться, и его гладкое тело, выскальзывая из ее объятий, поднималось над кроватью все выше, в то время как тело его любовницы, которая со стоном тянула его к себе, постепенно оседало вниз. Вскоре в ее руках осталась лишь нежная пятка матроса, который, спрыгнув с кровати, протянул свои обнаженные руки к обоям на стене, как бы стремясь приклеиться к ним, зацепиться пальцами за голубые и розовые букетики в крошечных корзиночках и вскарабкаться вверх. Когда он наконец полностью высвободился, сбросил с себя простыни и встал перед ней с растрепанными на голове волосами и висящим между ног членом, это был уже не прежний истощенный постоянным соперничеством со своим двойником противник, которого Мадам Лизиана могла одолеть, прибегнув к каким-нибудь женским уловкам и кокетству. Это был враг, силы которого больше не были раздроблены, а напротив, сконцентрированы и умножены до бесконечности, ибо между этими двумя лицами установилось согласие, основанное не на дружбе или взаимной заинтересованности, а на чем-то ином, гораздо более значимом, запечатленном на Небесах, где вершилось таинство бракосочетания их сходства, и даже еще выше, в Небе небес, там, где она сама была обвенчана с Красотой. Сидя в ногах кровати, Мадам Лизиана больше не сомневалась в том, что он ее бросает.
— Вот видишь! Видишь!
Всхлипывая и шмыгая носом, она без конца повторяла эти бессмысленные слова.
— Но я тя не понимаю. Вас, баб, не разберешь. И воще, ты мне надоела со своими слезами. Я моряк. Моя невеста — море, а любовница — капитан.
— Ты мне отвратителен!
Сердце Мадам Лизианы сжалось от невыносимой боли, она понимала, что только благодаря Кэрелю она точно так же, как Марио и Норбер, избавилась от одиночества, на которое после его отъезда они все были снова обречены. Он ворвался в их жизнь стремительно и легко, как джокер, который путал все карты, но придавал смысл игре. Что касается самого Кэреля, то, собираясь покинуть комнату хозяйки, он вдруг поймал себя на том, что ему жаль уходить от нее. Не спеша натягивая на себя одежду, он рассеянно скользил взглядом по сторонам и тут натолкнулся на приколотое к стене фото хозяина. В то же мгновение перед ним промелькнули лица всех его друзей: Ноно, Робер, Марио, Жиль. Ему стало грустно, и, не отдавая себе в этом до конца отчета, он почувствовал, что не хочет, чтобы они остались здесь и состарились без него; в его мозгу, затуманенном надоедливыми всхлипываниями и отражавшимися в зеркальном шкафу карикатурно-жеманными жестами одевавшейся за его спиной Мадам Лизианы вдруг промелькнула безумная идея сделать их всех соучастниками какого-нибудь своего убийства и тем самым так навечно их всех повязать, привязать к себе, чтобы они уже нигде и никогда не могли любить никого, кроме него. Когда он снова обернулся к ней, Мадам Лизиана окончательно обессилела от рыданий. Растрепанные волосы спадали на ее мокрое от слез лицо, помада на губах была размазана. Кэрель, снова обретший в своих темно-синих суконных доспехах былую уверенность, привлек ее к себе и поцеловал в обе щеки.