Кэрри в дни войны
Шрифт:
15
Даже тридцать лет спустя, когда она уже не могла не понимать, что дом сгорел не по ее вине, не из-за того, что она бросила череп в пруд, вспомнив об этом, она опять заплакала так же горько, как и в тот раз. Не при детях, разумеется, а позже, когда они легли спать. Только старший мальчик еще не заснул и слышал, как она тихо плачет за стеной. Слезы лились градом…
Утром он не позволил будить ее. «Она устала», — сказал он. До завтрака они погуляют, а она пусть спит, сколько
Он знал, куда идти. Бодрым шагом он вел сестру и братьев по насыпи вдоль бывшей железной дороги, и хотя они жаловались, что ветки больно царапают ноги, тем не менее покорно шли за ним. Однако возле прогалины, уводившей в лес, остановились в нерешительности.
— Не хотите — можете не идти, — сказал он.
Тогда они, конечно, захотели. Кроме того, они были не из тех, кто легко пугается. А ступив на тропинку-лесенку, что вела вниз, они, как веселые щенки, бодро запрыгали со ступеньки на ступеньку.
— И чего они с дядей Ником боялись? — удивлялась девочка. — Подумаешь, несколько старых деревьев.
Но, добравшись до самого низа, немного приуныли. В ярком свете солнца старый дом с его почерневшими стенами и наглухо заколоченными окнами казался неживым. Вот двор и пруд, а позади — мертвый дом.
— Пошли, — позвал их старший мальчик. — Не возвращаться же обратно. Раз пришли, давайте все как следует посмотрим.
Но и ему было боязно, а самый младший, съежившись, спросил:
— Правда, что они все сгорели? До самого тла?
— Мама считает, что да.
— А почему она не спросит у кого-нибудь?
— Боится убедиться, наверное.
— Трусишка-котишка! Трусишка-котишка!
— Ты бы тоже, наверное, не решился, если бы был виноват, — заметил старший мальчик. — Или считал себя виноватым. Пусти-ка, за углом должна быть конюшня.
Завернув за угол дома, они увидели довольно привлекательное строение, небольшое и выкрашенное в белый цвет. А у входа с распахнутой настежь дверью в кадке цвели настурции.
— Пахнет беконом, — сморщила нос девочка.
— Тсс… — Старший мальчик схватил в охапку и утащил за угол двух младших. — Если там живут, то мы не имеем никакого права здесь быть.
— Никто нас не предупреждал, — возразила девочка. Она выглянула из-за угла и отчаянно замахала руками за спиной. — Подождите…
Они замерли. Когда она повернулась, щеки у нее были готовы вот-вот лопнуть. Наконец она выдохнула и опять замахала руками, но теперь уже будто веером.
— Сколько лет было Хепзебе? — спросила она.
— Не знаю. Мама не говорила.
— Она вообще никогда не говорит о возрасте.
— Разве?
— По-моему, нет. Я что-то не помню.
— А почему ты шепчешь? — спросил старший мальчик.
Он тоже выглянул и увидел, что к ним направляется пожилая женщина. Нет, не к ним, она ведь не знает, что они спрятались за углом, а к калитке, которая выходит на
Он вышел из-за дома и подошел к ней. У нее были серые глаза и седые волосы. Он спросил вежливо, но быстро, чтобы поскорее с этим покончить:
— Вас зовут мисс Хепзеба Грин? Если да, то моя мама передает вам привет.
Она не сводила с него глаз. Смотрела, смотрела, а ее серые глаза, казалось, росли и сияли все больше и больше.
— Кэрри? — наконец сказала она. — Ты сын Кэрри?
Он кивнул, и ее глаза заблестели, как алмазы. Она улыбнулась, и ее лицо покрылось сетью морщинок.
— А остальные? — спросила она.
— Тоже.
— Господи боже!
Она оглядела их всех, одного за другим, потом снова посмотрела на старшего мальчика.
— Ты похож на маму, а они нет.
— Это из-за глаз, — объяснил он. — У меня тоже зеленые глаза.
— Не только.
Она глядела на него, улыбаясь, и он решил, что она красивая, хоть и старая, а на подбородке у нее курчавятся два-три жестких волоска. Малыши, заметь они это, непременно бы захихикали, а если бы захихикали, она сразу бы догадалась, в чем дело, он не сомневался. Она все понимает, надо их предупредить…
— О чем я думаю? — спохватилась она. — Вы ведь, наверное, еще не завтракали, а я не двигаюсь с места, будто яйца сварятся сами собой. Вы любите белые или темные? А может, в крапинку?
— Спасибо, мы не хотим… — начал было старший мальчик, но она уже шла к дому на тонких негнущихся ногах, как на ходулях, — очень высокая, очень худая и очень старая.
Они вошли в крашенную белой краской дверь, прошли по коридору на кухню. Когда-то этот дом был, по всей вероятности, частью амбара — высокий потолок укреплен балками, — но в нем было светло и уютно, в очаге горел огонь, а в окно струился солнечный свет.
— Мистер Джонни, посмотрите, кто к нам приехал! Дети Кэрри! — сказала Хепзеба.
В освещенном солнцем кресле возле очага сидел крошечный лысый старичок, похожий на гнома. Он сонно мигал.
— Поздоровайтесь с детьми Кэрри, — сказала Хепзеба.
Втянув голову в плечи, он застенчиво улыбнулся.
— Дасьте, дасьте! Как изиваете?
— Он говорит! — воскликнула девочка. — Говорит по-настоящему! — И ее лицо запылало гневом при мысли о том, что мама их обманула.
— Когда Кэрри жила здесь, он не умел говорить, — объяснила Хепзеба. — А после войны, когда Альберт уже вырос, он привез к нам из Лондона своего друга — логопеда. Мистер Джонни никогда не научится говорить так, как мы все, но теперь, по крайней мере, он умеет выразить свои мысли и поэтому больше не чувствует себя отверженным. Ваша мама рассказывала вам про Альберта?