Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга I
Шрифт:
Здравина вошла – и вспыхнула лицом. Она поняла всё сразу, в первый же момент. Поняла по дороге. Поняла, когда прибежал мальчик. Поняла десять лет назад…
– Вот, – сказал Вандо, – просит тебя почтенный этериарх стражи в жёны. Отдавать?
Она знала, что сейчас скажет "да" – и на этом всё кончится. Всё кончится… Будто ветер шумел в ночных деревьях и кричали ночные птицы.
– Что молчишь? Или опять не люб? – Вандо изобразил ворчание.
Блажена вдруг поняла, что стоит на коленях.
– Брат, – сказала она и замолчала.
Ветер превратился в бурю.
Мечислав вдруг оказался рядом. Он так же стоял на коленях и смотрел в её лицо, не касаясь её, и в тёмных глазах его
– Да, – сказала она и неожиданно заплакала.
Вандо встал, тяжело опёршись о столешницу.
– Раз так угодно высшим силам, – нараспев произнёс он, – то пусть и свершится их воля. Отдаю тебе, Мечислав, сестру мою Здравину, вдову славного воина, в жёны. Бери её и заботься о ней, люби её и лелей. И она пусть любит тебя и хранит своей заботой. Свадьбу играем вечером. А сейчас идите с глаз моих, сластолюбцы и развратники… – и он опять захохотал, но уже не так весело. – Ты, сестрёнка, знаешь, что удумали сотворить твои сыновья, а мои племянники?
Здравина кивнула, не вытирая слез.
– С твоего благословения?
Она кивнула опять. Вандо вздохнул.
– Ладно, ступайте. Я выйду через полчаса…
Он свирепо дёрнул за шнурок и велел возникшему мальчику звать сюда домоправителя Чедомира, а самому – нестись на крыльях в большой храм за жрецом.
Мелиора, кесарская область. Деревня Артемия
Штаб диктатора Рогдая обосновался в Артемии, в здании деревенского театра. Туда, к Артемии, и с севера, и из кесарской области, и даже с юга тянулись тысячи людей. Это были рекруты из крестьян, и молодые горожане, и славы, бедные и не очень; последние приводили с собой отроков из простолюдинов, желающих добыть в бою посвящения в славы. Были здесь и люди тёмные, а то и явные разбойники. Были храмовые дружины, были легаты и деревенские чиновники. Эту людскую смесь перетряхивали, сортировали и посылали в три основных лагеря: Зелёный, Синий и Белый. В Зелёном готовили воинов рассыпного боя, копейщиков и лучников, в Синем – лёгкую пехоту, в Белом – пытались соорудить пехоту тяжёлую. Тех же, кто прибывал на конях, отправляли под азахскую деревню Гроза в руки тысячника Симфориана, наводившего страх своей зверообразностью и громоподобным рыком. Ещё во времена мятежа Дедоя Симфориан проявил себя хорошим воином: его сотня накрепко перекрыла мятежникам путь на восток, в Нектарийскую область, откуда их потом выкурить было бы неимоверно трудно. Хотя с тех пор Симфориан постарел, но оставался отменным коновержцем и не упускал случая объездить взятого из табуна жеребца. В отличие от большинства азахов, видящих в коннице высший, а потому самостоятельный род войск, и в тактике придерживающихся одного правила: «Бей и беги», – Симфориан знал полную цену пехоте – и знал опять же, что иной раз нужно положить во встречной рубке великолепную конницу, чтобы дать отойти, перестроиться и развернуться какому-нибудь серому хору деревенских увальней…
Венедим Паригорий вёл в Артемию то, что уцелело от его отряда, попавшего в засаду. Ещё вчера двадцать два слава и четыре сотни новобранцев, все с оружием, при полусотне коней, двигались по просёлочным дорогам западнее Бориопольского тракта, забитого беженцами. В какой-то деревушке они наткнулись на конкордийский разъезд в три десятка всадников, легко выбили его и погнались – конные – за уцелевшими. И сам Венедим тоже погнался… В лесу на узкой дороге разъездчики попытались развернуться и дать бой, были вторично биты и рассеялись по лесу. Славы повернули назад.
Ещё издали они увидели, что деревня горит. Крестьянские дома здесь ставят из глиняных кирпичей, скрепляемых известью, но надворные постройки обычно
Потом это всё-таки удалось выяснить. Главным образом потому, что среди убитых оказалось и несколько тел очень необычного вида.
Через полчаса после того, как конные унеслись в погоню за конными, в деревню с двух сторон вошли великаны. Они были не столько высоки – хотя и высоки тоже, – сколько широки и тяжёлы. Каждый держал два меча. Земля гудела под их шагами…
От мощных панцирей отскакивали стрелы. Длинными мечами великаны легко отводили удары копий, и уж совсем немыслимо было сойтись с ними вплотную. И всё же именно так, вплотную, телом к телу, удалось положить тех нескольких, которых удалось положить. Новобранцы отчаянно бросались по три-четыре человека сразу, и пока великан рубил одних, оставшиеся проскальзывали под свистящими клинками и ухитрялись дотянуться короткими своими мечами, а то и ножами до незащищённого горла…
Ещё три великана были исключительно хладнокровно расстреляны мальчишкой-лучником, всаживавшим стрелу за стрелой в их лица. Мальчишка, как ни странно, остался жив: последний из убитых великанов упал на него, придавил к земле – и тем самым спрятал, скрыл.
Испугал великанов огонь. Когда всё начало полыхать и сверху посыпались головни, они попятились и исчезли так же внезапно, как и появились…
И теперь в крестьянских телегах ехали следом за отрядом три тела, будто и вправду вырубленные из камня – так они были тяжёлы. Ещё четыре – зарыли поодаль, у болотца. А у самой деревни в наспех вырытом рву похоронили сто девяносто шесть новобранцев, принявших такой неравный и жуткий бой. Они лежали вперемешку, и побежавшие, и стоявшие насмерть, потому что подлинная смелость и подлинная трусость распознаются только в третьей схватке, а в первой – бывает всякое.
Раненых отвезли к тракту и передали в проходивший мимо госпитальный обоз. Хоть в этом немного повезло… Всего же у Венедима осталось меньше четверти бойцов.
Хуже всего было то, что Венедим – до следующей схватки – не мог быть уверен в том, что его бойцам не переломили хребёт духа и что в новом бою они не ударятся в панику в первую же секунду…
Ему хотелось верить, что это не так – но, глядя на лица парней, которые, может быть, впервые в жизни похоронили столь многих из тех, с кем ещё утром делили хлеб и пили воду с вином, он пытался мучительно вспомнить или представить себя в такой ситуации – и это почему-то оказывалось невозможным, всё время невозможным…
У старого чёрного коробчатого моста через мутную речку, текущую где-то далеко внизу, на дне глубокого оврага, их остановили. Два десятка конных славов с кесарскими орлами на флажках стояли в строю, а чуть поодаль заняли позицию за ровиком и частоколом лучники. Там же Венедим разглядел и треноги с рамочными луками. Минут десять такая застава могла бы продержаться… впрочем, десять минут и нужно, чтобы обложенный хворостом и железным ломом мост превратился в огненную трубу, а потом и в пепел.
От строя конных отделился всадник в сером плаще сотника. Венедим ждал, когда он приблизится. Венедим с юности был несколько близорук, что не мешало ему оставаться неплохим стрелком – однако людей он начинал узнавать в лицо шагов с тридцати.
Этого сотника он не узнал и тогда, когда тот подъехал вплотную.
– Акрит Камен Мартиан, – отрекомендовался тот, – сотник конной стражи государя нашего кесаря. Кто вы и откуда?
– Акрит Венедим Паригорий, командир милиционного отряда, направляюсь к месту сбора. Как тут у вас, сотник?