Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга I
Шрифт:
Они проходят мимо провала, где вечность назад погибла их маленькая крепость на колесах. Здесь открытое место, обезьянам не подобраться. Но чтобы обойти провал, надо приблизиться к густым и высоким, выше пояса, серым зарослям. Сане кажется – там нет отдельных растений, всё переплетено, как волокна морской губки…
Она бросает две бомбы: поближе к дороге и подальше, чуть в глубину.
Первый взрыв взметает вверх комья и клочья, что-то горит, кто-то бежит – не видно и не понятно. Второй – заметно глуше, и вверх взлетает нечто: половина гигантского, с лошадь, рака или скорпиона: коническая голова и две широко распахнутые клешни. В зарослях бьётся невидимый отсюда оторванный
Алексей кивает головой. Проводит струёй белого пламени по кромке зарослей. Треск и паническое разбегание. Вопли и вонючий дым. Заросли не горят, но и не спасают от огня.
Они обходят провал – спина к спине. Алексей оберегает со стороны зарослей, Саня – со стороны провала. Чёрный остов машины. Несколько чешуйчатых тел – будто огромные камбалы с раскинутыми членистыми ножками и длинными раздвоенными хвостами. Ничего не боясь, их расклёвывают серые птицы с голыми змеиными шеями.
Сзади, там, где остался дом, – множественное движение. Всегда только там, куда в этот миг не смотришь. Обезьяны не намерены так запросто упускать добычу.
– Теперь вперёд…
Голос Алексея далёкий-далёкий, хотя сам он рядом.
Саня, не вполне доверяя памяти, озирается с закрытыми глазами. Стены, стены… туда.
Точно. Туда же ведёт и дорога.
Какое удивительное совпадение…
Не переставая оглядываться, они медленно пошли по самой середине асфальтовой ленты. В зарослях то справа, то слева кто-то полз, бежал, ел другого или был поедаем сам.
Обезьяны вновь набросились на них минут через десять.
Поперёк дороги здесь лежал столб. Нормальный бетонный столб с фонарём на вершине. В теле столба зияли дыры – выщербленный цемент и расплетённые проволоки каркаса. Через эти дыры и посыпались с невозможной скоростью юркие чёрные твари.
Но Алексей успел почувствовать – услышать – их приближение и опустить ствол…
Ревело всё: и пламя, и звери. А потом рёв стих, и остался только жирный треск. Обезьяны корчились молча – огонь сжёг их гортани. Но справа и слева бросились новые. Первые их движения были преувеличенно плавные, медленные, потом всё быстрее и быстрее. Это уже было, было! – крикнула про себя Саня, хотя что было и когда – она вряд ли могла бы сказать. Обезьяны налетали одновременно с обеих сторон, визжа и завывая, и Алексей успел полить огнём лишь тех, которые набегали справа, развернулся – Саня упала на четвереньки, освобождая ему сектор обстрела, ранец больно ударил её по затылку – но и спас, потому что первая, летящая, как мяч, обезьяна впилась зубами не в её шею, а в твёрдую кожу. Обезьяну Алексей убил ударом ноги – и на миг застыл в нерешительности, опасаясь поджечь Саню. Она тут же перекатилась на бок, под самые его ноги, выставила перед собой всё ещё горящий факел. Потом – дотянулась до револьвера…
Будь обезьяны лишь чуть-чуть более напористы – на какую-то сотую долю… но, видимо, и их не так уж безоглядно тянуло в смерть, и их проняла огненная участь сородичей – так что этой сотой доли сейчас им не хватило. Они тормозили бег, обтекая людей, они прижались к земле, готовясь прыгнуть разом… и Саня трижды выстрелила в ближайших – крупные пули "Шериффа" отбросили зверей – а Алексей всё же успел, присев на корточки, повернуться и провести струёй пламени слева направо и тут же – струя заметно ослабла – справа налево. Визг вновь стих: раскалённые кляпы, безжалостно раздвинув или выбив острые длинные зубы, навсегда заткнули маленькие глотки, и горящие зверьки разбегались и дёргались молча… а у Сани вдруг потемнело в глазах и асфальтовая плоскость превратилась в море, она смотрела на него с невысокого берега, а солнце давно село… это продолжалось
Потом она поднялась на колени и тут же на ноги, её качнуло вбок, факел выпал из рук и распластался пламенем – красно-жёлтый на сером. Кольцо копоти моментально окружило его. Всё казалось плавным и чересчур подробным, как в замедленном кино.
А потом её стало рвать. Желудок был совершенно пуст, но рот наполнился немыслимой горечью, она сплюнула – зелёный комок. И дальше были только спазмы, обидные и болезненные, и муть в глазах, и страстное желание вывернуть желудок наизнанку…
И всё это время её наполнял дурацкий гул, ни на что не похожий долгий меняющийся гул.
Когда она чуть пришла в чувство: слишком утрированно воспринимая себя: обвисшую, с перекошенным ртом, с отвисшим подбородком, испачканным дрянью, – она – опять же как-то со стороны и сверху – увидела, как стоит криво, поддерживаемая Алексеем, в другой руке он держит дымящуюся – уже не горящую – трубу, а спереди к ним медленно подкатывается огромная бочка, грохоча и подпрыгивая, а за бочкой движется устрашающего вида красный грузовик, и на кабине его, наверху, сидят и скалятся два парня в чёрной одежде и с ружьями в руках, и ещё кто-то высовывается из кузова, и за ветровым стеклом проступает круглая физиономия водителя…
Этого не могло быть, но вот – было, было… и Саня, поняв вдруг, что это не грёзы и не сон, позволила себе потерять сознание.
Глава девятая
Мелиора. Артемия, ставка командующего
Венедим не видел Рогдая около года и сейчас никак не мог понять, что же изменилось в этом невысоком коренастом человеке. Рогдай будто бы одновременно и помолодел, и состарился – этак лет на двадцать в ту и другую сторону. Он так же, как прежде, юным петушком вышагивал по комнате, резко, по-птичьи, поворачивая голову, и ещё более задиристо, чем всегда, торчал его меч в простых кожаных ножнах, а животик, который он всегда выпячивал, уменьшился в размерах до скромной тыковки – но при этом то ли в прищуре глаз, в неподвижности век, то ли в уголках рта – не столько опущенных, сколько запавших – таилось нечто тяжёлое, вроде бы и невидимое, но уж очень заметное, если смотреть не конкретно на глаза или рот, а на лицо в целом. Поэтому когда Рогдай удалялся в дальний от Венедима край сцены, он казался тридцатилетним воином, а когда приближался вплотную – семидесятилетним отставником, нацепившим амуницию по случаю дня тезоименитства…
– …Теперь ты знаешь об этом столько же, сколько и я, – закончил Рогдай, останавливаясь перед Венедимом и сверля его сердитым взглядом – да, очень старых глаз. Чрезвычайно старых глаз. Будто жил Рогдай четвёртую жизнь подряд… – Я должен, конечно, спросить тебя: хочешь ли ты сам туда идти. Потому что Кузня… это Кузня. Случается, лучшие славы ломаются, не выдерживают… хотя будто бы ничего не происходит. Я сам чувствовал себя там скверно. Ты был там?
– Только в меловых катакомбах, – сказал Венедим. – Ниже не спускался.
– И как себя чувствовал?
Венедим пожал плечами.
– Словами, – потребовал Рогдай. – Со мной – только словами. Перед девками будешь плечами дрыгать.
– Было очень тревожно, – сказал Венедим. – Будто земля вот-вот пропадёт из-под ног.
– Х-ха… И всё же, акрит, других мне не послать: некого. Не потому, что нет смелых. А потому, что к тебе у меня доверия больше. Хоть и не состоялся сговор, а обещания того никто не отменял. Так что – выводи кесаревну… Невесты у тебя всё ещё нет?