Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга II
Шрифт:
Шёл дождь.
Монах сказал лишь несколько слов, и – Юно поразился, такое он видел впервые – сам собою, начавшись с центра алтаря, начал расширяться сухой круг. Дождь не просто перестал падать на эту землю – вся лишняя вода ушла из неё. Монах сел и пригласил Юно сесть рядом.
Им пришлось просидеть неподвижно часов шесть. Монах негромко говорил с кем-то невидимым и неслышимым на непонятном языке.
Потом произошло что-то, и Юно понял, что они уже не в лесу, а в каком-то закрытом помещении. Перед глазами не изменилось ничего, но сверху – невидимый –
Им не повезло, когда уже всё кончилось. А может быть, это была расплата за нарушение запрета. Они брели, измотанные, не замечая ничего под ногами, и монах пропал вдруг, оставив после себя лишь сноп взлетевших искр – так бывает на торфяных пожарах, но здесь не было торфяников и уж подавно не было суши, вода пропитала всё в этом лесу… а через несколько секунд огонь охватил самого Юно, не целиком, он успел прыгнуть куда-то назад и вбок… Несколько вёрст он всё же прошёл, опираясь на палку, но потом ноги отказали совсем. На них было страшно смотреть: чёрная, клочьями, плоть…
Он полз. Он пытался отдыхать и ползти ещё. Жизнь уходила.
Старец, елдыть, Филадельф, – подумал он с какой-то смертной игривостью. Ну ты же и ходок, ну и жеребец!.. Ну ты учудил!..
Вот она чья дочка, девочка Отрада… и значит, сила в ней немереная… и её, свою кровинку, ты, старец, бросил в самое пекло…
О да, всё встало на места и даже короткое время держалось на этих местах, Юно видел, видел! – эту картину, эту мозаику, во всяком случае, он знал теперь, как задумывалась и как начинала осуществляться эта дурацкая, эта гениальная, эта немыслимо жестокая комбинация, и зачем, и…
Мрак. Что-то лопнуло внутри, и он ткнулся лицом в землю. Но оставались там и другие пузыри, ещё не лопнувшие… Он глупо захихикал, воспользовался коротким просветлением в глазах и прополз ещё чуть-чуть. И снова мрак. Кружащийся засасывающий мрак. Багровый свет внизу…
Юно, голос над ним, Юно, ты?.. зачем?.. поднимайте и несите, осторожно, осторо…
Конрад?
Юно всё слышал, но ничего не чувствовал и не мог ничем помочь тем, кто нёс его на руках.
Кузня
Как-то так вышло (само собой, наверное): полковник Эсакия оказался полностью уверен в том, что получил приказ перебросить свои танки в другой пункт дислокации, а в командном пункте ГО, где разместился штаб по ликвидации стихийного бедствия, тоже долго пытались разобраться, кто же отдал злополучный приказ, но не испытывали ни малейших сомнений в том, что да, кто-то действительно отдал, не зафиксировав этого письменно, а – устно, по рации или по телефону. В той неразберихе могло случиться и не такое, и слава Богу, что обошлось без новых жертв, а только – потерей техники…
Эта маленькая хитрость стоила Алексею такой траты сил, что казалось: просто не сможет устоять на ногах. И жабий мёд почти кончился. Он налил в баклажку воды, тщательно и многократно встряхнул,
Он ехал в командирском "уазике" рядом с маленьким лысым усатым полковником-танкистом. Впереди пылила машина Стеблова, сзади – грохотали танки. Дорога была гравийная, малоезжая, по обочинам косо чернела грязная сухая полынь с лебедой… и дома были подстать полыни: грязные и покосившиеся.
– А правда, что вы колдун?! – наклонившись к Алексею, крикнул полковник.
Алексей закричал в ответ:
– Можно сказать и так! Примерно! Но вокруг этого столько небылиц наворочено!..
– Как водится! Моя бабка, которая мордовка, тоже колдунья была! Такое рассказывала!.. Целые деревни колдунов были! А уж когда вражда начиналась меж ними, то всё!..
Алексей кивнул, виновато улыбнулся, показал на горло. Развёл руками.
– Тяжёлое дело танки! – гордо прокричал полковник.
Ветер дул в спину, набрасывая на голову колонны её же дымный шлейф.
С Алексея словно что-то спадало слоями, в панцире его образовывались трещины, в них проникало сострадание. Он не мог обманывать этого симпатичного полковника, хотя – уже обманул… Тем более он не мог тянуть его за собой на верную смерть, хотя при другом – как бы естественном – ходе событий жить полковнику (да и всем остальным обитателям Кузни) оставалось месяца два-три. Но что-то внутри не позволяло принять безоговорочно этот довод. Хотя – ничто не помешало бы Алексею как командиру некоего отряда бросить в огонь сотню или тысячу, заткнуть брешь живой пробкой, – чтобы вывести остальных.
Он знал, что это будет мучить его, но не думал, что так сильно.
Проклятая "зона"… мало того, что она отнимает, высасывает его чародейские умения (почти все силы теперь уходят только на то, чтобы сопротивляться её воздействию, не начать подчиняться ей, не превратиться ненароком во что-то… Бог помогает по мере возможностей, но и на него всё это влияет, видно, как он устал…) – она и моральных лишает сил, заливает душной кислятиной, колет, давит, скребёт…
Студенистая вонь мясокомбината просачивалась сквозь перегар соляра и взбитую дорожную пыль.
Двое ребятишек, мальчик и девочка, одетые тускло, готовились махать с забора проходящим танкам.
Мелиора. Фелитополь
Авенезер ещё раз попытался поднять веки. Вся его жизнь стекла теперь на верхнюю часть лица: лоб, глаза, скулы. Он ощущал их огромными, как дома, как горы. В своём необыкновенно долгом существовании он проходил примерно такие же этапы замедленной смерти – затем, чтобы измениться и продолжать быть: в том же теле, обладая тем же духом. Теперь ему предстояло нечто высшее, доселе никем не изведанное: прыжок сразу в тысячи живых тел и через них – во многое неживое; и наконец – создание себя заново из живого и неживого…