Кесари и боги (сб.)
Шрифт:
– Я тоже, – с готовностью откликнулся юноша, избавляясь от куртки и по примеру родича закатывая рукава. Камни не дадут «белолобым» с ходу проскочить засаду. Им придется или обходить заграждение по лесистому склону, или вести коней в поводу, или разгребать завал. В любом случае аркебузы и арбалеты скажут свое слово, ну а лоассцы? Вряд ли их испугает дюжина стрелков, они спешатся, атакуют засаду, и тогда дело найдется всем, кто может драться. Конечно, врагов больше, но какое-то время продержаться можно. Карлос оставил лошадей в лесу, в крайнем случае они отойдут по склону
– Хайме, не вздумай снимать перчатки, без рук останешься. – Де Ригаско уверенно, словно только этим и занимался, всадил то, что недавно было молоденьким деревцем, под шершавую глыбу. – Сеньор Лихана, с дороги! Эта радость не для вашей спины!
Муэнец кивнул, лицо его стало грустным. Карлос навалился на рычаг, Хайме последовал его примеру. Камень закачался, сперва неохотно, потом все сильнее и, наконец, вывалился из гнезда и покатился по склону, подняв пыльное облако. Загрохотало, герцог по-крестьянски утер лоб, из-под ног шарахнулась лишившаяся крова ящерица. Сбоку друг за дружкой пронеслись четыре здоровенные глыбы – там орудовали де Гуальдо, словно родившиеся землекопами. Не отставали и хитано с загонщиками. Валуны один за другим покидали насиженные места, рвались плети плюща, скрипела на зубах пыль, вспухали на тропе серо-бурые волдыри, но Хайме было не до них. Юноша орудовал колом, изредка встряхивая головой, чтобы отбросить лезшие на глаза волосы. Вокруг и внизу скрежетало, хрустел и осыпался щебень, а солнце превратило голый склон в адскую печь.
– Какой обвал мы бы устроили в приличных горах! – Карлос вогнал кол в щель между двух похожих как близнецы камней, но расшатывать их не стал. – Ты жив?
– Жив, – поспешно подтвердил Хайме, с удивлением разглядывая дыру на перчатке, сквозь которую виднелся пузырь. Пришлось сунуть руку за спину, но родич смотрел вниз.
– Мало мы платим каменотесам, – заметил он, – надо больше… Мигелито, что такое?
– Кони. – Поворочав камни, хитано стал еще всклокоченней, чем был. – Уже близко. Немного.
– Альфорка… По крайней мере, хотелось бы верить. – Карлос с сомнением глянул на загроможденную тропу. – Нам бы еще час, ну да сколько будет. На ту сторону, живо!
Свист дозорного застал их на дороге среди обрушенных валунов, и Хайме сам не понял, как уселся на ближайший камень… Волдырь, о котором он забыл, заявил о себе в полный голос, к нему немедленно присоединилась спина. Пить хотелось зверски. Вот бы забиться в тень или, того лучше, прыгнуть в ледяную воду, опуститься на дно и там лежать, раскинув руки. Сейчас Хайме не испугали бы никакие омуты, но зеленое озеро было далеко, дальше Реваля, Доньидо, Витте…
– Воды! – хрипло потребовал знакомый голос. – Сейчас сдохну, но проводника у «белолобых» больше нет!
– Ты, – живо откликнулся Карлос, – или Себастьян?
– Похоже, мы оба… Дьявол и все его мухи, дайте флягу!
– Это вино, сеньор. Вино с водой…
– Лишь бы мокрое!
Хайме усилием воли разлепил глаза и увидел Альфорку, льющего в рот что-то красное. Рядом утирал лицо Доблехо и тяжело поводили боками кони.
– «Белолобые»
– Погоня есть? – Карлос, оказывается, тоже сел, а вот де Гуальдо стоят. Прямо дубы какие-то, а не люди!
– Нет. Кажется…
– Они же не знают, кто мы, – вступился за хаммериан Себастьян, – нас могло быть и много.
– Если их начальник – осторожный человек, он может отказаться от своей затеи, – встрял сеньор Лихана. – Тайный рейд, перестав быть тайным, становится очень опасным.
– Осторожный хаммерианин… – хмыкнул Доблехо. – Скорей отважную лягушку найдешь. Но без проводника они пойдут медленней.
– Ты уверен, что снял кого надо? – Карлос попытался стереть с лица пыль, но лишь размазал, превратившись в сущего хитано.
– Один он там был, бесколпачный. – Альфорка все же гордился успехом. – В голове колонны шел, сволочь! Если это не проводник, я – Томас Хаммер собственной персоной!
– Если Хаммер болтал столько, сколько ты, я его пастве не завидую. – Де Ригаско тяжело поднялся на ноги. – С проводником ли, без ли, они пойдут дальше. И пока они идут, нужно свалить все подходящие камни… Маноло, к тебе это не относится, твое дело – стрелять.
– Не только, – замотал головой Альфорка, – а по бесноватым я подыхать буду, не промажу.
Отряд вернулся быстрей, чем можно было надеяться, и привез проводника, невысокого живчика, в отличие от испустившего дух родича болтливого, как маркитантка. Мату, презрительно поджимая губы, доложил, что этот Густаво пришел на место давно, но, услышав выстрелы, затаился. Вылез онсиец лишь на условный свист, после чего принялся причитать, ахать и шмыгать носом, чем и занимался всю дорогу.
– Не следовало мне слушать Хиронимо, добрые сеньоры, – ныл Густаво, – ох, не следовало. Недаром мне коза в болиголове снилась… Не к добру это, а уж в праздник грешить хуже некуда! А покойника я не повезу, что хотите делайте, не повезу! И пальцем его не трону, где убили, пусть там и лежит… Нет у него никого, зачем везти?
– Замолчи, болван! – Крапу заткнул болтуна мгновением раньше, чем это сделал бы сам Лабри. – Иначе сам здесь останешься. С падальщиками.
– Нет, сеньоры! – Глаза Густаво стали круглыми, как у рыбы. – Я вас доведу, куда скажете доведу, но Хиронимо пусть здесь лежит… Хозяева взяли, так тому и быть! И день нынче худой, вернуться бы вам, пока солнце не зашло.
– Глупости. – Некоторые двуногие и впрямь сквернее скотов! – Жером оставил тебе свою долю. Хочешь ее получить – повезешь свояка до конца гряды. Не хочешь – твое дело.
Объяснять, что будет с Густаво, если он захочет сбежать, Лабри не счел нужным. Полковник вообще не имел обыкновения угрожать, обычно его понимали и так, особенно трусы. Онсиец понял.
– Я отведу, – закивал он, – до самой до обители… И Хиронимо возьму. Только потом на меня не пеняйте, я все как есть сказал… Плохой день, сеньоры, очень плохой!