Кетанда
Шрифт:
— Слышь, — стуча зубами сказал Петька, — не полезу я больше. Так дойду. Бутылку только дай. Куда идти?
— Вот так, к-кажется, — Леха тер руки. — Все время п-прямо иди. За теми камышами уже катер должно быть видно. Если что — ори!
Он оперся на шест. Пустой кулас заскользил легко.
Когда Петька подошел к лодке, под тентом уже горел свет, слышно было, как шумит примус. Леха голый стоял на носу, отжимал и раскладывал одежду.
— Давай, П-п-етруха, п-прибавь шагу, — орал он, весело дрожа и изгибаясь всем телом, — сейчас лечиться станем.
Они переоделись
Петька вылез из-под тента по малой нужде. Оперся коленками о борт. Его уже здорово покачивало. Луна была яркой, и лодка, и тростник отбрасывали тени, и все вокруг было хорошо видно. Петьку передернуло от холода.
— Но ты, Леха, молодец, я ведь не поплыл бы. Я там бы остался. Пересидел как-нибудь в камышах. — Петька с удовольствием полез обратно в тепло.
Леха спал, прислонившись к тенту. Посапывал. Петька взял недопитый стакан и внимательно посмотрел на Леху.
«Все-таки странно, что Светка меня выбрала, — подумал он ни с того ни с сего, — на ее месте я бы тогда за Леху пошел, и это было бы правильно…» Он тяжело, пьяно вздохнул. Ревностью, жалостью кольнуло. Но не к Светке, а к судьбе, что ли. «Э-э, — Петька допил остатки водки, — все бабы дуры. Даже такие красивые…»
Он почему-то рад был, почти счастлив был, что не стал просить денег. А вдруг бы Леха не дал? Он представлял себе это, и перед ним был уже другой Леха. Да нет, дал бы. Какой он был, такой и есть. Дал бы, конечно. Но. Петька сбился с мысли. В общем, правильно, что не спросил.
Он убрал со стола и начал стелиться. Он любил всех. И Леху, и Светку. И по ребятишкам уже соскучился. У него их было трое. Сашка, Петька и Андрюня — весь в папуню. «Интересно, чего у Лехи-то детей нет… — думал Петька рассеянно, — может, не получается…»
Он постелился, растолкал Леху, они залезли в спальники и захрапели. Примус оставили на слабый огонек. Чтобы теплее было.
ПОЛ-ЛОСЯ
Данилов проводил городских охотников. Сидел на базе за длинным столом с остатками закуски, грязными тарелками и рюмками и считал деньги. Получилось хорошо. Охотники сбраконьерили, завалили лося сверх лицензии и, задабривая охотоведа, отсыпали щедро. И еще в придачу половину этого лося оставили. Данилов сидел довольный и лениво раздумывал, что с этим левым лосем делать, но решение уже, конечно, было, — о браконьерстве, кроме Сашки, никто и не знал, а мясо можно будет отвезти завтра в ресторан. Он прислушался — Сашка уже разрубил и, видно, ушел — не слышно было его во дворе.
Данилов сложил деньги и засунул в прореху за подкладку ушанки — раньше, когда только начинались эти коммерческие охоты, он серьезно побаивался, вот и осталась привычка, но тогда и денег было немного, а теперь с трудом лезут. Он мысленно доложил их в свою кубышку и подумал, что надо бы уже купить лес на новую базу.
Хороший был
Новую базу — не такую, как эта казенная развалюха, а свою собственную, красивую, на берегу озера, он задумал строить два года назад, но все не начинал. В их райцентре работы толком не было, и завистников на его «бизнес» хватало. Все что хочешь могло быть, и налоговая могла заинтересоваться, но, главное — перед людьми почему-то было неудобно.
В кухне Наталья мыла посуду — тарелками гремела в тазу. «Эта своего не упустит, — не без раздражения подумал Данилов, не любил он ее грешным делом, — специально осталась, чаевые с городских собрать. „Блинков-то, блинков-то в дорогу возьмите!“», — передразнил ее про себя. Он нанимал Наталью, когда приезжали охотники или рыбаки, готовила она так себе, даже, наверно, и плохо, но и денег много не просила. В дверь тихонько постучали. Данилов глянул на стол, не осталось ли где бумажек с расчетами.
— Василий Андреич, — Наталья приоткрыла дверь и заглянула в горницу. Лицо некрасивое, дряблое с большой бородавкой на щеке. Глаза скосила в угол куда-то выше него. — Денежку-то не заплотите?
Данилов застыл на секунду, потом наморщил лоб, как будто она отвлекла его от каких-то серьезных мыслей, и отвернулся в темное окно. Наталья отлично знала, что мужики только что рассчитались, но денег за подкладкой лежало слишком много, чтобы она их видела.
— Деткам успею че-нить купить в ночном… — пропела она, как бы извиняясь, но и с явным нахальством, будто бы намекая на эти его деньги в шапке. И детей даже приплела…
— Вот… что ты всегда лезешь? Рассчитаюсь за лицензии, с егерями… ну и с тобой тогда.
— А мяска-то не дадите?
— Какого мяска еще? — Данилов понимал, что выглядит совсем глупо, но уже завелся и уступать наглой поварихе, которая не в первый раз лезла на его территорию, не собирался.
— Так оставили же пол-лося, дали бы на суп.
— С этим лосем еще разбираться придется. — Он решительно встал из-за стола, надевая шапку. Хотел прибавить про браконьерство, но промолчал.
Наталья, прикрывая дверь, сделала такое «понимающее» лицо, что Данилов со злостью стиснул зубы. Уволю, подумал, тут же бессильно сознавая, что не уволит. За ее копейки вряд ли кто согласился бы работать. Может, бабы и согласились, да мужики, даже безработные, не пустили бы. Гордые. На одной картошке сидят, а в егеря к нему не идут. Данилов стоял у темного окна. «Ты когда, Васька, такой жабой стал?» — Это Славка Корноухов сказал в прошлом году на его пятидесятилетии. Пьяный был, конечно, и вроде как по-доброму, облапив за плечи, сказал, а у Данилова эти слова из головы не шли. Дружки ведь были всю жизнь, десять лет за одной партой сидели, а появилось у Данилова маленько деньжат, и всё. Жабой! Сам ты, бляха, жабой!