Кетцалькоатль
Шрифт:
С верхней части утеса содрали слой почвы, подровняли — и получились каменные улицы, очень узкие, какие я часто видел в азиатских городах: два человека разойдутся, а три вряд ли. Зато в них постоянно была тень. Дома одноэтажные каменные с высокими крышами из пальмовых листьев и без окон, даже бойниц нет. Дворы огорожены высокими каменными стенами. Вход через узкую деревянную дверь на кожаных петлях. Чем ближе к зиккурату, тем больше становились дома и дворы, а улица шире.
Людей по пути нам попалось мало. Все они останавливались и пялились на меня — рослого по их меркам, светлокожего и светлоглазого блондина с двухдневной щетиной на лице. Женщины молча, мужчины задавали вопросы. Вунур тоже останавливался, а мы вместе с ним, и подробно отвечал. Как догадываюсь,
Женщины были одеты в туники без рукавов с овальным вырезом для головы и длиной до колена, или сверху короткая, до пояса, верхняя часть туники, а снизу что-то типа запашной юбки, или, у девочек и девушек, только юбка, а сиськи на показ. У некоторых мужчин, кроме набедренной повязки, была еще и накидка, или вместо них туника наподобие женской, только до середины бедра. Ткани были ярких цветов, украшенные вышивкой, птичьими перьями, морскими раковинами, зелеными бусинами из жадеита… Глядя на орнаменты, я понял, откуда пришел кубизм в западноевропейское искусство. Почти все горожане имели более светлую кожу, а богато одетые мужчины были толсты и с деформированным черепом, из-за чего лоб и длинный нос находились на одной линии. Наверное, чтобы деформация была заметнее, волосы были зачесаны назад и отсутствовали головные уборы. Гид Хулио когда-то давно сообщил мне, что отличительной чертой знати у майя были череп, похожий на ягуаровый. Глянул на скошенный лоб на одной линии с носом — и сразу понял, что перед тобой начальник.
Главная пирамида, которую я окрестил зиккуратом, выглядела намного лучше, чем будет в двадцать первом веке. Заметно, что за ней ухаживают, ремонтируют постоянно. Слева от нее уже есть небольшой двухъярусный храм Спускающегося бога, названный там потомками из-за расположенной над входом, лепной статуи в виде человека вниз головой. Я узнал храм еще и по немного наклоненным стенам. В свой первый визит в этот город подумал, что это они со временем накренились, но, видимо, так и задумывалось, чтобы богу удобнее было спускаться.
Отец поднялся по лестнице этого храма на верхний ярус и поставил корзину с крупной рыбой у ног пожилого мужчины с деформированным черепом и большим брюхом. Значит, передо мной вождь или жрец, что в большинстве случаев одно и то же. В собранные сзади в узел волосы толстяка были воткнуты два длинных, с полметра, изумрудно-зеленых хвостовых пера птицы кетцаль. В двадцать первом веке браконьеры почти по всей Центральной Америке будут втихаря предлагать такие перья туристам за одну-две сотни баксов каждое, потому что птица будет находиться под охраной всех государств этого региона, а в Гватемале поместят на гербе и ее именем назовут свои деньги. Для птицы потеря этих перьев некритична, легко сбрасывает при нападении на нее, как ящерица хвост. Одет толстяк был в синюю длинную рубаха и набедренную повязку, вышитые яркими разноцветными нитками и украшенные бордовыми перьями с груди птицы кетцаль, На шее ожерелье из жадеита в виде черепов какого-то хищника, наверное, ягуара. И при всей этой роскоши босой. Он спросил Вунура, кто я такой, и тот обстоятельно изложил в который уже раз. Судя по тому, что говорил дольше, чем раньше, версия обросла новыми подробностями; судя по удивлению жреца, фантастическими. Ничто не украшает нас так, как чужие рассказы.
Из храма вышел с корзиной в руке мужчина средних лет в замызганной набедренной повязке непонятного цвета. Остановившись позади жреца, послушал Вунура, посмотрел на меня, сопоставив услышанное с увиденным, после чего пересыпал рыбу в свою корзину и ушел в храм. Так понимаю, рыбак заплатил натуральный оброк.
Дальше мы пошли на север, миновав округлый сенот, из которого две женщины набирали воду в глиняные кувшины, расталкивая заплесневевшие кукурузные початки. Сиро мне рассказывал, что так, используя «полуфабрикат» пенициллина, необразованные майя очищали воду от вредных бактерий. Вышли из города мы через один из двух туннелей в крепостной стене, которые были с этой стороны. И его охраняли пять человек, и у всех в шапке торчали орлиные перья, и у одного был деревянный меч с обсидиановыми вставками.
От утеса, на котором располагался город, отходила довольно таки приличная дорога (сакбе) шириной метра три. Как мне рассказывал Хулио, делали их из известняка, камней, щебенки, покрывая сверху штукатуркой. В низинах, затапливаемых во время сезона дождей, и болотистых местах поднимали дорогу на насыпь.
Наша уходила в джунгли, но мы свернули к деревушке, расположенной слева от нее. Тут стояли десятка два неогороженных круглых домов из дерева, лиан и тростника, крытых пальмовыми листьями. Вход закрывался циновкой. Возле каждого находились два-три навеса разной длины из пальмовых листьев, под которыми на веревках вялилась рыба. Видимо, здесь жили рыбаки. Между домами разгуливали индюки и фазаны. Первые, завидев меня, раздраженно загомонили. Отвык я от индюков. Вспомнил, как в детстве дразнил их, мотая головой и издавая звуки, похожие на клич этих птиц, не удержался и выдал сейчас, сильно удивив рыбака и особенно его сыновей. Мне дружно ответили все самцы и, наверное, занесли в свой черный список. Индюки злопамятны, как люди.
Рядом с домом, к которому мы направились, возилась возле ямы низкорослая жопастая женщина в рубахе такого же цвета, что повязки у Вунура и сыновей. Из ямы поднимался дымок. Женщине помогала девочка лет десяти в набедренной повязке, а рядом на траве играла с ручным енотом еще одна лет двух-трех, голая и чумазая. Они вчетвером, включая зверька, молча уставились на меня.
Вунур радостно, с детским захлебом, рассказал им, кто я такой. Женщина покачала головой, сочувствуя мне, после чего взяла у младшего сына корзину и, отдав одну рыбешку еноту, вставшему на задние лапы возле нее, начала перекладывать остальную в яму, стенки которой были выложены камнями. На дне, на угольках только догоревшего костра, находились плоские камни, которые и послужили чем-то типа сковороды. Использовался тот же принцип, что и в азиатском тандыре. Оставшуюся мелкую рыбу и всю из корзины старшего сына, она высыпала в другую яму, которая была больше и глубже, где перемешала с солью, накрыла деревянной крышкой и придавила увесистой каменюкой, сдвинуть которую енот не сможет.
Пока готовился ужин, мы расположились на бревне, обтесанном сверху, которое лежало с северной стороны дома, рядом с входом в него, завешенным циновкой из тростника. Старшая дочка принесла нам тыкву с мучнистым напитком, а я достал свою флягу с вином, разбавленным водой, отхлебнул сам и предложил Вунуру.
— Мескаль, пульке, бальче, — вспомнив названия мексиканских алкогольных напитков, предупредил я.
— Бальче? — переспросил он.
Я показал жестом, что это другой напиток, но типа бальче, который, как помнил, изготавливали из коры одноименного дерева.
Вунуру отхлебнул малость, погонял по рту, оценивая вкус. Наверное, на бальче совсем не было похоже. Он попробовал еще раз, а потом добил залпом и принялся с интересом рассматривать серебряную флягу. Не знаю, что его больше поразило — количество драгоценного металла, потребовавшегося на изготовление, или работа мастера. Скорее последнее, потому что долго искал и не нашел швы, а потом водил пальцами по барельефам: на одной стороне был лев, а на другой единорог. После отца флягу разглядывали сыновья, а потом и мать с дочерью.
Я подумал, что надо бы подарить ее, но без фляги мне будет туго, ведь она не просто сосуд, а еще и дезинфицирует воду. Здесь такие делать явно не умеют. Поэтому я достал из пояса арабский серебряный дирхем и отдал рыбаку, показав жестом, что это подарок. Теперь уже монета пошла по кругу под восхищенные возгласы. Я показал жестом жене рыбака, которую звали Кува, что в дирхеме надо сделать дырочку, повесить на гайтан и носить, как украшение. Женщина посмотрела на меня так, будто сморозил несусветную глупость: такую ценную вещь — и таскать на шее?!.