Кетополис: Киты и броненосцы
Шрифт:
…Бывает так: живешь, живешь и знать ничего не знаешь. И вдруг в тебя стреляют. И тут ценность знаний о пулях резко возрастает. Жаль, что я не ходил в какой-нибудь стрелковый класс вместо артиллерийского, думаешь ты и кричишь «Ааааа!». Это шок.
Пуля аккуратно протыкает мою бицепсиальную мышцу и летит дальше, чуть изменив траекторию. Там, наверное, она войдет в стену дома, где застрянет лет на двадцать – до ближайшего пожара.
Ощущения – словно мне проткнули плечо раскаленной кочергой.
Потом
То есть логичней все-таки изучать медицину, чем баллистику.
Когда Франя привела нас к Грэму, я подумал, что он уже мертв. Но потом я передумал. Все-таки мертвые редко храпят. Ну, я так считаю.
А потом мы пошли наверх. Я, Грэм и Поланский-младший…
– Или вы думаете, порох внизу не взрывается?! – говорю я журналисту. Мы выбираемся из подземелий другим путем. Грэм оборачивает ко мне бледное перекошенное лицо:
– Вперед! Уже недалеко. Бежим!
И мы бежим.
Во мне какая-то странная легкость. Я не сплю толком вторые сутки, все вокруг слегка размытое и нереальное. Звуки доносятся издалека. Под подошвами хлюпает грязь. Сзади что-то глухо лопается, падает, звучат приказы и выстрелы. Еще выстрелы. Свист пуль. А потом я внезапно спотыкаюсь на ровном месте. Выпрямляюсь и снова бегу.
Почти не болит.
Ровная такая дырочка. Даже крови нет.
Аааа!
Шок.
Площадь Песочных часов тонет в серых сумерках.
Мечутся лучи фонарей. Грохочут ботинки морских пехотинцев. Звучат команды, отдаленные крики. Что здесь происходит вообще? Подталкивая прикладами, морпехи ведут каких-то бедолаг в брезентовых плащах. Один из арестованных хватается за горло, царапает ногтями, словно его раздирают изнутри. Морпех давит ботинком упавший респиратор.
Вот оно что. Подземники.
Облава на морлоков?
Песочные часы – огромные колбы разбиты то ли выстрелами, то ли взрывом. Символ вечности государства уничтожен. Ветер крутит на площади что-то вроде песчаного вихря. Мокрый песок скрипит на зубах. А я как раз хотел сверить…
Время!
– Грэм, мне надо бежать, отнесите ребенка. Адрес я написал. Честь имею, приятно было познакомиться…
Я поворачиваюсь и иду.
За моей спиной Грэм вдруг начинает орать:
– А я умру с тоски и горя, киту-бродяге все равно!
Все-таки он идиот.
– Аааа!
Чего и следовало ожидать. Поланский-младший просыпается и тоже кричит. Мол, почему без меня начали? Ну, Грэм, ну, журналист.
Рана. Я перевязываю руку платком, зубами затягиваю узел. Сойдет для сельской местности.
– Лейтенант! Почему вы в таком виде? – окликает меня звучный командирский голос. – Где ваш головной убор?
Я выпрямляюсь. Чертова привычка к субординации. Поворачиваюсь.
Высокая адмиральская фуражка с железным кальмаром. Темный китель, золотые эполеты. Адмирал Штольц смотрит на меня. Лицо удивленное. Он-то как здесь оказался?
– Вы? – он прищуривается. – Какого черта? Как вы здесь оказались?
Я прикладываю руку к виску. Пальцы черные от грязи. Наплевать.
– Господин адмирал! Лейтенант Дантон, младший артиллерийский офицер эскадренного броненосца «Князь Игефельд Магаваленский». Следую на каторжный причал, сэр. Для отправки на каторгу, сэр. Разрешите продолжать следовать, сэр?
У Штольца становится такое лицо, словно он проглотил адмиралтейский якорь.
– Что?
Или как раз находится в процессе.
– Я вас под арест посажу, – говорит Штольц медленно. Видимо, еще не понял, о чем я говорю. – Мальчишка! Почему в таком виде?
– Да пошли вы, господин адмирал.
Моя левая рука висит как плеть. Ничего.
Я поворачиваюсь и иду. Адмирал смотрит мне вслед.
У полковника Йоргенсона от гнева натягивается кожа на скулах – как барабан.
Светает. Туман стелется по опустевшим улицам. Плывет и изгибается, как живое существо. Ветер несет обрывки газет и цветные фантики.
– Я надеялся, что ты не придешь, – говорит полковник глухим голосом. – Глупо, мальчик.
– Принимайте последнего, – обращается он к капитану катера. Капитан, помедлив, кивает. На нем старый бушлат и помятая белая фуражка с якорем. Гражданский флот. Рядом с ним – полицейский чин с острым утомленным лицом.
Полицейские с нашивками каторжной охраны смотрят на меня исподлобья, поставленными хмурыми взглядами. Карабины в руках.
Я поднимаю ладонь к козырьку, говорю:
– Господин полковник? – и тут меня ведет. Падаю. Падаю…
– Что? Доктора! – кричит Натан. – Живо!
Падаю.
……………
– Дайте мне слово чести, лейтенант, что не будете пытаться…
Запах нашатыря.
– Нет, – говорю я.
Полковник сбивается, смотрит на меня.
– Нет?
– Нет, Натан. Простите, но такого слова я вам не дам. Наоборот – обещаю сбежать при первом же удобном случае.
…Иногда самое главное – суметь отказаться.
Йоргенсон молчит, потом улыбается.
– Честь имею, – салютует. – Прощайте, лейтенант.