Кевларовые парни
Шрифт:
— И кто их грехи приходовал?
— Командиры на себя брали.
— Ну, это когда были хорошие времена и хорошие командиры… Насчет нынешних я сильно сомневаюсь. Ты вот в Афгане — со смертью в орлянку. Ну, орден получил, корешу твоему тоже кое-что перепало… вроде суммы прописью — родовое имение в полтора метра в вечное пользование… А они? Ихнее дело — посылать.
— Меня никто не посылал. Я сам пошел.
— Добровольцем, что ли?
— Скажем, так — на основании личного рапорта.
— Зачем?
— Если сегодняшних самых горластых слушать — вроде и незачем. Тех, которые могли объяснить, уже нет, остальные геополитикой головы морочат. А солдату куда деваться, если он солдат… — Олег невольно принимает фразеологию архангела.
— Совсем, что ли, хреново, а, Олег? — тот скрюченными пальцами тянет сигарету. С интересом разглядывает, недоверчиво нюхает. Машинально разминает. — Что теперь делать будешь?
— Для начала с обходным листком пробегусь. А дальше начальство скажет. Мы такая страна.
— Точно, разложился. Мысли высказываешь. — Сосед курит «Кэмел», как махорку, пряча сигарету в кулаке.
— Я раком, извини за выражение, ходить не умею. Может, правда, научат. Больно уж у них аргументов много на каждый факт. — Олег льет себе щедрой рукой.
— Татьяна-то скоро?
— Я же сказал — не заржавеет. Такая страна.
— Про остальное не спрашиваю.
— Ты настоящий наш человек. Знаешь пределы. От лица службы объявляю благодарность.
— С поднесением, — Митрофаныч поднимает стакан.
— Не меняешься, — улыбается Олег.
— Сам сказал — такая страна. А виски твое — говно.
«Была без радости любовь, разлука будет без печали…» — Олег последнее время довольно часто вспоминал эти строки. Действительно, любви в разведке ему испытать не пришлось. Молод, видно. Однако работал не за страх, а за совесть, за чинами не гнался и от ответственности не бежал. А потому, надо полагать, на роду было ему написано сгореть, как свечке. Обиды за происшедшее не испытывал, рядом с ним были и работали хорошие люди, а потому комплекс вины, даже не за свою ошибку, глодал значительно сильнее.
В конце концов, может, и к лучшему, что так получилось. Сгорел-то юнец сопливый, хоть и Афган за спиной, и две сотни прыжков с парашютом. Но не этим меряется величина значимости там, где он служил. Сформулировав эту мысль, Олег вдруг осознал некоторую, что ли, лингвистическую недостаточность родного языка. В нем не хватает времен. Нет никакой разницы между давно прошедшим и прошедшим временем. И так и так — «служил». Что давно, что недавно. А времена между тем разные. Ну да ладно. Служил так служил. Пусть. В разведке много хороших, настоящих парней. Их значительно больше, чем карьерных военных и обкомовских сынков.
Как бы то ни было, даже при всей мерзопакостности ситуации продуктом распада, болтающимся в проруби, он себя не чувствовал. Правда, печаль все-таки была, хотя и не в той форме, что описана поэтом. Печаль глодала отнюдь не по поводу расставания с подразделением, где он многих считал своими. Печаль была потому, что до мурашек на коже он ощущал себя человеком-неудачником. Неудачников не любят нигде, а в разведке особенно. От неудачников исходит особое чувство опасности. Это известно многим людям, деятельность которых сопряжена с риском.
2
Выполнив необходимые формальности, изрядно попотев на коврах с разными рисунками, вдоволь наслушавшись слов соболезнования от товарищей по работе. Олег наведался в кадры.
Старый седой полковник, тертый калач в кадровых вопросах, долго не рассусоливал. Вкратце обрисовав перспективу, вытекающую «из текущего момента», взял быка за рога и предложил Олегу отсидеться в аналитическом подразделении. Том самом, про которое горько шутили аналогичные погорельцы — ходить в разведку с клеем и ножницами. Ход был в целом очевидный и естественный. Однако подобная перспектива удручала. Попасть в толпу людей, ожидающих автобуса из Ясенево по окончании рабочего дня, радости было мало. А потому, недолго поразмышляв над предложением, которое можно было предугадать с высокой точностью, не приезжая в «Лес», как называли комплекс зданий ПГУ, Олег попросил листок бумаги. Его просьба, а точнее рапорт, была не менее лаконична. «Прошу перевести меня в любое подразделение КГБ СССР». На лице кадровика эмоций не читалось, отчего в груди Соколова защемило из-за чувства какой-то брошенности…
— Рассмотрим! — рапорт лег в большую синюю папку с золотым тиснением «На доклад».
Кадровик был немолод и на своем веку повидал всяких. Встречались и такие. Гордые, строптивые, нетерпеливые… Таким торопыгам в разведке было особенно трудно. Как, впрочем, трудно было и с ними. Зато все ясно и понятно. Как были понятны и они. Таких уговаривать бессмысленно.
— А пока, сынок, я тебе советую взять отпуск и отдохнуть где-нибудь в «Семеновском», в имении графьев Орловых. Бывал там?
За всю свою недлинную жизнь Олегу не приходилось отдыхать в санатории. В госпиталях бывал, а вот в санатории…
Словно угадав его мысль, кадровик добавил: «Там хорошо! А вернешься, будет еще лучше. С путевкой я помогу».
От этого сочувствия и от какой-то саднящей безысходности — санатории ассоциировались исключительно с пенсионным возрастом — стало еще тошнее.
В этот вечер он второй раз за свою жизнь изменил правилу — не заливать горе водкой. Залил — надрался в стельку.
Кадровик свое обещание выполнил. Построенный в конце семидесятых санаторий КГБ СССР «Семеновское» был в известном смысле санаторием образцовым. Особый шарм ему, безусловно, придавало соседство с дальней дачей Сталина, но самым пикантным было то, что его построили на территории усадьбы фаворитов Екатерины — графов Орловых. И эти единство и борьба противоположностей давали некоторую пищу для комментариев отдыхающих, если требовалось объяснить дорогу: «Ну, это рядом с дачей Сталина. Помнишь? Да, дальней». Или: «Ты что, не знаешь, это же в усадьбе Орловых. Лихие мужики были!»
За время советской власти от всего благолепия усадьбы остались, пожалуй, только львы на расколотых чугунных воротах да восстановленная усыпальница без гранитных плит на захоронениях. И тем не менее… Руководство санатория проявило огромную изыскательскую прыть и, тщательно прошерстив архивы и библиотеки, собрало-таки материал по бывшей усадьбе. Отдыхающие чекисты могли воочию увидеть на снимках и репродукциях, какое наследие было принесено в жертву неизвестно чему и неизвестно зачем. Эта наглядная агитация была своеобразной формой психотерапии: смотрите и запоминайте, что получается, когда одним «льзя», а другим «низзя». Справедливости ради следует заметить, что к моменту постройки комплекса прибывающие уже имели устойчивый иммунитет против всяких разрушений. И тем не менее штатный экскурсовод «Семеновского» очаровательная Светлана считала своим долгом еженедельно проводить сеансы безжалостной терапии.