Кевларовые парни
Шрифт:
С этими тремя в принципе было все ясно, вина и обстоятельства преступлений доказаны, но мотивы убийств, заказанных Чифановым, все-таки требовали прояснения. Ведь если смерть Вахи была хоть чем-то мотивирована: развалил сделку по продаже радиоактивных материалов оружейного назначения, поставил под угрозу срыва дальнейшую перспективу этого дела, — то с Энгельсгардом… Ну хорошо, нужна папка. Но убивать зачем? Папку можно выкупить, украсть, можно скопировать документы, в конце концов.
Что-то не складывалось. Ломая головы, Котелкин с Соколовым все чаще приходили к выводу, что Энгельсгард был не так прост, как это казалось поначалу. И эта загадочная непростота не давала покоя, а невозможность разгадать ребус вызывала почти физическое ощущение изжоги и беспомощности. Что сделал Борис Семенович, чтобы стать обреченным?..
Ответа на этот вопрос у своих подследственных и в материалах дела Котелкин пока не находил.
Доверие, которое испытывал Дед к агенту «Фридрих», было объяснимо. Их связывали многолетние отношения, определяющим свойством которых была откровенность. Но почему тогда Фридрих не передал папку сразу? Сколько времени она пролежала у него дома? Почему она оказалась на Лубянке только после его смерти? И почему ее передала жена? О чем Фридрих говорил с Вахой?
Тысячи вопросов, один сложнее другого, вставали после чтения дела.
Неожиданно Котелкин обратил внимание, что материалы синей папки, с которыми сейчас работали опера, так и не нашли отражения в уголовном деле. Допрашивать Деда было бессмысленно, но кое-что все-таки требовалось выяснить.
Ответ Горюнова мало прояснил картину, и тем не менее…
«При передаче мне папки жена Энгельсгарда сказала буквально следующее: «Может, это вам поможет… Здесь документы, которые Борис опасался хранить на работе».
Можно было сделать два вывода. Первый: Фридрих не предполагал передавать папку Деду. Опытный агент, изучивший материалы, немедленно направил бы документы «по адресу». Здесь тоже были два варианта: «изучил, но решил не передавать» или «еще не изучил, а потому не мог принять решение». На оба вопроса мог ответить только сам Борис Семенович.
Второй вывод мог быть не менее важным. «Боялся хранить на работе» — следовательно, опасался кого-то. Чьих-то посторонних глаз. Здесь тоже были два варианта: опасался априори или кого-то конкретно.
Котелкин решил посоветоваться со следователем, работающим по делу Чифанова.
Представитель «Рецитала» в Германии оказался на редкость деловым и серьезным человеком. Рубин хорошо знал не только конъюнктуру международного рынка, но и обладал хорошими устойчивыми связями как в самой Германии, так и в других странах. С его помощью дела фирмы шли неплохо. По ряду позиций даже лучше, чем ожидалось при подписании контракта. Немецкие партнеры поражались четкости и точности работы российского представителя, отчего их одолевали смутные чувства.
С одной стороны, это было хорошо, так как привычное российское разгильдяйство, которого они ожидали и которое их нередко ставило в тупик, в буквальном смысле отсутствовало. Можно было работать спокойно и уверенно. С другой стороны, российский представитель проявлял необычайную жесткость и постоянно держал их в напряжении, требуя уже с их стороны четкого соблюдения всех условий контракта. Разрабатывая этот контракт, Шварбах путем стилистических двусмысленностей умышленно создал юридические преимущества для своей компании. При всей идентичности русского и немецкого вариантов договора в немецком были использованы синонимы, позволяющие двояко толковать некоторые принципиальные моменты.
Рубин быстро это раскусил и очень жестко требовал исполнения исключительно русского варианта.
Развив бурную деятельность, Рубин все чаще стал задумываться о расширении контактов не только с Западом, но и с Ближним Востоком — некоторые страны в этом регионе могли представлять весьма серьезный коммерческий интерес. Он направил обстоятельное послание Мицкевичу, мотивировав свои соображения.
Накануне эти соображения одобрил Кувалда, который был вполне удовлетворен деятельностью «своего человека в Гаване». Был удовлетворен его работой и глава фирмы «Рецитал», который, несмотря на известное предубеждение, по достоинству оценивал работу Рубина.
Однако в Москве волевое решение Мицкевича, связанное с назначением никому неизвестного лица руководителем филиала в Германии, вызвало смутное раздражение. Ряд сотрудников фирмы еще до заключения договора по праву претендовали на это место и рассчитывали его занять.
А потому их противостояние друг другу в борьбе за кресло в филиале стало перерастать в противостояние чете Мицкевичей, которые разрушили их надежды и иллюзии. Смутный ропот становился все громче и агрессивнее.
Особое, вполне оправданное раздражение вызывало возрастание роли Екатерины Васильевны, которая хоть и была человеком деликатным и тактичным, но постепенно стала входить в новую роль, осознавая себя не последней спицей в колеснице. Она все чаще присутствовала на совещаниях директората, куда ее раньше не приглашали.
Справедливости ради необходимо отметить, что эти приглашения инспирировались не самим Мицкевичем, а людьми из его окружения. Но как бы то ни было, Екатерина Васильевна стала человеком, посвященным не только в коммерческие тайны фирмы, — она невольно входила и в курс технологических премудростей. Фирма, собравшая под свое крыло специалистов ВПК высокого класса, все больше и больше стала обращаться к новейшим идеям и «ноу-хау», не защищенным грифом секретности. Собирая информацию по крохам, специалисты закачивали ее в файлы компьютеров. И для дела, и на «черный» день.
Все это отмечали внимательные глаза Анюты, известной в иных кругах под кличкой Челленджер. В этой непростой атмосфере она невольно стала особо доверенным лицом первой леди. И, как доверенному лицу, ей были переданы стол и компьютер Екатерины Васильевны. Порывшись в его памяти и обнаружив там массу интересного, Анна перекачала «самое-самое» и торжественно вручила Хай Ди Ди.
Среди горы вещдоков, собранных следаками по делу Чифанова, Котелкин обнаружил кое-что интересное и для себя. Главным, конечно, был пистолет, изъятый у убитого охранника Сухого. Это был тот ствол с глушителем, из которого стрелял Нефедов. Таким образом, показания Нефедова полностью подтверждались. Найдя ствол, гильзу можно было не искать. Пуля, изъятая из тела Логинова, не была деформирована и давала возможность для идентификации. Вскоре экспертиза подтвердила это. Но, пожалуй, самым любопытным оказались магнитофонные кассеты с автоответчика. Там, среди записей, чудом сохранился следующий обрывок:
«Это Ваха! Менты накрыли гараж. Надо что-то делать… Я ищу этого еврея… Бориса. У него, я слышал, есть контакты в КГБ… Может…»
Далее запись была затерта дурацкими шутками приятелей Чифанова, тщетно пытавшихся ему дозвониться.
Что имелось в виду под «контактами в КГБ», можно было догадываться. Хотя было очевидным и то, что вся страна так или иначе была повязана контактами с КГБ. Тем не менее возможность расшифровки Фридриха как агента тоже нельзя было исключать. А если это было так, то проще смотрелась и вся ситуация в целом.