КГБ сегодня. Невидимые щупальца
Шрифт:
— Спасибо, папа-сан! — обрадованно воскликнул Левченко. Японец поклонился, Левченко помахал ему на прощанье и вернулся в машину.
В резидентуре он доложил о поездке и сообщил, что дом, интересующий Гурьянова, совершенно новый.
— Ты действовал правильно, — одобрил Гурьянов. — А теперь, Станислав, прошу тебя и предупреждаю: никому ни слова. Забудь о своей поездке. Помни только, что я тебе благодарен за нее.
Как разворачивалась дальше эта операция, Станиславу узнать не пришлось. Зато он имел полное представление о ряде других случаев, когда КГБ обольщал и околпачивал японцев, настроенных заведомо антисоветски. Ярким примером такого одураченного деятеля был агент, получивший кодовое прозвище «Маслов». Крупный специалист
Продвигаясь по службе, Маслов сделался видным сотрудником Исследовательского бюро Совета министров. Под невинным названием «Исследовательское бюро» скрывался аналитический отдел японской разведслужбы. Маслов имел доступ к самой секретной разведывательной информации, а также к весьма деликатным политическим документам, выявляющим действительное отношение японского правительства к различным аспектам политики других государств, в том числе и СССР.
Майору Геннадию Дружинину удалось заверить Маслова, что Советы нуждаются в информации любого характера, но, так или иначе, вся она будет использована только для свержения власти китайских коммунистов, и японец делился с резидентурой всеми сведениями, какие только мог раздобыть. Кроме того, в аналитические обзоры, составляемые для премьер-министра и членов кабинета, он искусно вводил доводы против японо-китайского сближения, так пугающего СССР. Не вполне отдавая себе отчет, насколько важна для Советов такая работа, Маслов понемногу сделался одним из самых продуктивных агентов резидентуры, несмотря на то что советский коммунизм он жаловал почти так же, как китайский.
9 февраля 1979 года Левченко был поднят с постели телефонным звонком. Чей-то голос попросил по-японски господина Отсуги, что означало: Станислава срочно вызывают в резидентуру. Гурьянов снова нуждался в нем. Этой ночью через агента по кличке Камю, корреспондента «Токио Симбун», был получен документ, содержащий информацию, выкраденную в Южной Корее. В нем говорилось, что в середине февраля китайские войска атакуют Вьетнам, перейдя его границу сразу на трех участках. Указывались китайские силы, стянутые для участия в операции, и тактические цели атаки.
Пока Левченко изучал эту бумагу, Гурьянов с Севастьяновым обсуждали вопрос, стоит ли передавать полученную информацию в «центр». Если она достоверна, то важность ее невозможно переоценить. Китай уже публично угрожал «преподать Вьетнаму хороший урок», и вьетнамцы, безусловно, в принципе готовы отразить китайскую атаку. Но если они будут точно знать, когда и где она будет предпринята, — это позволит им подготовить более эффективный отпор, притом с меньшими потерями. Но беда состояла в том, что резидентура не была уверена в достоверности сообщения. Может случиться и так, что его анализ, выполненный в Москве, или какие-нибудь дополнительные данные покажут, что документ является фальшивкой. Тогда «центр» обвинит резидентуру в некомпетентности, опрометчивости суждений и прочих грехах. С другой стороны, если китайцы действительно намереваются напасть в феврале, возможно, в «центр» поступят сообщения об этом из других резидентур, и токийская резидентура опять же будет бледно выглядеть…
— Ну, что скажешь насчет этого? — спросил Гурьянов.
— А что я должен говорить? — вопросом на вопрос ответил Левченко.
— Я спрашиваю твое мнение об этой бумажке.
— Думаю, у нас нет выбора: надо передавать в «центр».
Гурьянов позвонил, чтобы пришел шифровальщик, и объявил:
— Мы пошлем это со своим примечанием: нам не удалось установить, подлинный это документ или фальшивка.
— Нам полагается знать такие вещи, — заметил Севастьянов. — За такое примечание Пронников нас убьет.
— Черт с ним. Пошлем, и пусть они сами решают.
Информация оказалась верной, и, когда 17 февраля, точно в указанный там день, китайцы действительно перешли вьетнамскую границу, вьетнамские войска были готовы к отражению атаки. Не избалованная похвалами токийская резидентура получила на этот раз телеграмму «центра», где говорилось, что она единственная из всех резидентур «получила эту ценнейшую информацию и своевременно довела ее до сведения руководства».
В начале мая Севастьянов окликнул Станислава в коридоре резидентуры:
— Майор Левченко! — Оказалось, что по случаю годовщины Дня победы Левченко произведен в майоры. — Вечером соберемся, отметим, — пообещал Севастьянов.
— Спасибо, но я едва ли освобожусь к вечеру, — уклонился Левченко. — К тому же ты знаешь, я соблюдаю диету…
Сколько бы ни было у КГБ агентов, он постоянно охотится за новыми. Резидентура все время настаивает, чтобы ее лучшие, проверенные агенты искали и рекомендовали новых, «перспективных» людей. В начале 1979 года такая рекомендация была получена Севастьяновым от «Рамзеса», члена японской социалистической партии. Севастьянов поручил Станиславу прощупать кандидатуру, предлагаемую Рамзесом, — это был журналист Акира Ямада, которому КГБ уже успел присвоить кодовое имя «Васин». Рамзее охарактеризовал Васина как идеологически выдержанного человека, бывшего коммуниста. По его словам, это был способный журналист. Он служил в газете под названием «Знаток», издаваемой на средства частных лиц, и числился там редактором иностранного отдела. Ценность Васина, как считал Рамзее, определялась его разносторонними контактами с министерством иностранных дел, приятельскими отношениями с рядом китайских и американских журналистов и с японскими бизнесменами, имеющими непосредственное отношение к торговле с Китаем. Кроме того, этот человек как бывший член компартии имел уже некоторый опыт конспирации. Его настоящее имя и фамилия оставались тайной для большинства друзей и знакомых: он пользовался журналистским псевдонимом Акео Ямакава.
Левченко позвонил ему, представился как корреспондент «Нового времени», сказал, что на него произвела большое впечатление газета «Знаток» и объявил, что хотел бы получить совет «по некоторым вопросам политического характера». Васин договорился встретиться с ним через три дня, во время ленча, в кафетерии Дома прессы.
Он оказался тощим, изможденным человеком в возрасте уже за пятьдесят. Просторная кожаная куртка висела на его фигуре, как на вешалке, с плеча свисала сумка, набитая газетами и вырезками. Левченко заметил, что, войдя в кафетерий, он приостановился и осмотрел помещение, вглядываясь в лица присутствующих.
Чтобы заставить Васина заговорить о себе, Левченко начал рассказывать о своем собственном профессиональном опыте, о работе в Комитете солидарности с народами Азии и Африки, в «Новом времени», о первых шагах на японском поприще. Как обычно, он подчеркивал тесную связь «Нового времени» с советским руководством и рассказал о несуществующем «специальном бюллетене», якобы издаваемом «Новым временем» исключительно для руководящих деятелей СССР. Неожиданно переходя к интересующей его теме, Левченко заявил: «По вашей газете видно, что вы — настоящий профессор по части иностранных дел. Меня просто поражает, как здорово вы в них разбираетесь!»
Польщенный, Васин заговорил о своей газете, о том, как она расходится, о круге читателей, о сложностях, возникающих из-за плагиаторов, попадающихся среди журналистов, о финансовых трудностях… Упоминал он попутно и о личных проблемах, и Левченко отметил, что все, что он говорит, совпадает с информацией, заранее полученной от Рамзеса.
Пообещав познакомить Станислава с тенденциями, наметившимися в либерально-демократической партии, и отношениями, складывающимися у Японии с Соединенными Штатами, Советским Союзом и Китаем, Васин договорился пообедать вместе в следующий раз «через недельку».