КГБ в смокинге. Книга 1
Шрифт:
— Вы, наверно, приехали сюда после выполнения особо секретного задания? — спросила я, с трудом преодолевая приступ тошноты.
— Почему вы так решили? — угрюмо буркнул Тополев, по-хозяйски усаживаясь в кресло, еще не совсем остывшее от доменной задницы его могущественного патрона.
— В таком наряде очень легко смешаться с толпой. Удивительно сдержанные тона. Про сочетание уже молчу…
— Я должен вслух восхищаться вашими хохмами или можно сносить эти потуги без комментариев?
— А с чего вы взяли, что я шучу? — голова уже болела так, словно меня
— Насколько мне известно, это профессиональный недуг журналистов?
— Только тех, кто работает на КГБ.
— Я же говорю, профессиональное заболевание, — удовлетворенно кивнул Тополев и вытащил свой блокнот. — Поработаем?
— Если для этого нужна моя голова, то, боюсь, вы будете разочарованы.
— Для нашей беседы вполне достаточно моей головы, — пояснил он серьезно. — От вас же потребуются только уши.
— Считайте, что я раскинула их, как слон.
— Завтра мы летим в Амстердам.
— Простите, кто это «мы»?
— Делегация молодых журналистов, командированных по линии Общества дружбы с зарубежными странами.
— И много будет журналистов в нашей делегации?
— Один.
— Я?
— Я.
— Простите… — как ни странно, но от такого хамства тиски боли, сжимавшие мою голову, немного ослабли. — А я в каком качестве еду?
— Вы — научный сотрудник Академии художеств. Пишете диссертацию о влиянии русской классической живописной школы на творчество Ван Гога.
— Вы уверены, что такое влияние имело место?
— Я консультировался.
— Понятно… А можно поинтересоваться, зачем я еду на самом деле?
— Нельзя.
— В таком случае позвольте мне отключить уши и открыть рот…
— А вы его и не закрывали.
— Перестаньте хамить, Матвей Ильич. Во-первых, я ваша гостья, а во-вторых — женщина.
Какое-то время Тополев пристально смотрел на меня с каменным выражением лица, а потом захохотал. Это было настолько необычно, что я даже растерялась.
— Вы, конечно, уникальная особа, — сказал Тополев, отсмеявшись. — Меня называют человеком, близким к Ю.В. Но после знакомства с вами я начал подозревать, что шеф мною недоволен. Работать с вами — сущее проклятье.
— Признаться вам во взаимности, Тополев, или вы сами догадаетесь?
— Короче, Валентина Васильевна, через некоторое время здесь появятся несколько женщин, которые приведут вас в порядок и…
— Я полечу в гробу?
— Почему в гробу? — испугался он.
— Запомните, Тополев: если кто-то помимо желания женщины приводит ее, как вы это называете, в порядок, значит, она уже умерла и нуждается только в легком гриме для душевного успокоения друзей и родственников. В остальных случаях она сама наводит марафет.
— Даже если речь идет об изменении внешности?
— Простите, Матвей Ильич, но ваша непроходимая тупость меня просто убивает! — головная боль утихла настолько, что я неожиданно почувствовала малообъяснимый прилив симпатии к андроповскому любимчику. Этот странный
— Вы мыслите, как обывательница, Мальцева, будуарными категориями! — Тополев оборвал меня нарочито грубо, явно отыгрываясь за «непроходимую тупость». — Вы не на гулянку в Дом журналиста собираетесь и не на свидание с роковым мужчиной, а в ответственную загранкомандировку!
— Тогда изъясняйтесь нормальным языком и перестаньте разыгрывать здесь Рихарда Зорге!
— Я очень устал от вас, Валентина Васильевна, — тихо признался Тополев.
— Это совершенно закономерно, — я сделала короткую паузу перед тем, как в очередной раз вонзить в него жало. — Если бы я работала в отделе кадров КГБ, то никогда в жизни не брала бы на работу людей, не умеющих естественно вести себя с женщинами. На мой взгляд, такой сотрудник — эта пятая колонна внутри наших славных органов.
Тополев тяжело вздохнул, но промолчал. Я немедленно перешла в атаку.
— Извольте объяснить мне толком, зачем нужна вся эта поездка с моим участием. Иначе — заявляю вам совершенно официально — я никуда не поеду!
— Вы хоть понимаете, что речь идет о вашей жизни, Валентина Васильевна? — голос Тополева тускнел и садился. Складывалось впечатление, что его выстирывал, полоскал и выжимал женский батальон, дорвавшийся после двухмесячных учений до воды.
— Да бросьте! — я отмахнулась с демонстративным презрением. — Что вы тут мычите?! Час назад отсюда вышел Андропов. Он сказал, что я должна лететь в Амстердам. Как по-вашему, если бы это не было важно для вашей вонючей конторы, стал бы председатель КГБ опускаться до задушевных бесед с обывательницей, мыслящей будуарными категориями? Я нужна вам, Тополев. В очередной раз нужна. Только в ноябре я была запуганной дурочкой, классической дилетанткой, а сейчас…
— А что, собственно, изменилось? — Тополев задрал подбородок.
— Изменилось одно: я научилась торговать собой. Вернее, вы меня научили. Люди для вас, Тополев, — это мусор, возиться с которым вы брезгуете, — просто даете команду дворнику. Но теперь-то я знаю себе цену. Хватит с меня халявных заграничных вояжей с последующим домашним арестом! Мне действительно плевать на ваши тайны и интриги, плевать на те планы, которые рождаются в вашем недоразвитом мозгу. Мне важно знать одно: насколько эти планы затрагивают меня лично. Потому что я не желаю больше таскать для вас и таких, как вы, каштаны из огня. Посмотрите на меня внимательно, Тополев: я не горластая патриотка со швейной фабрики «Красная проблядь», готовая за бесплатную путевку в Румынию и пару лаковых туфель прострочить сверх плана тысячу гульфиков и заодно заложить вашему куратору всех своих цеховых подруг… Вы меня поняли? — Да.