КГБ в смокинге. В ловушке

Мальцева Валентина

Гескин побагровел. Видимо, мне удалось-таки вывести его из себя, а именно к этому я и стремилась. Светская болтовня, этакий салонный пилотаж ни к чему путному все равно не привели бы. Мне необходим был скандал, взрыв, мат на любом языке, лишь бы создалась атмосфера, при которой я с максимальным эффектом могла выложить этому родовитому мудаку свои единственный козырь.

— Боюсь, я не совсем уловил соль этого анекдота.

— Да бросьте, барон! Все-то вы уловили...

— Объяснитесь, пожалуйста! — голос Гескина стал сухим, как астраханская вобла. Мы оба находились на расстоянии вытянутой руки от запланированной мною критической ситуации. Странно, но я не испытывала

страха. Возможно, потому, что Гескину в этот момент можно было дать все его семьдесят четыре года: он как-то сник, потускнел, склеротические прожилки под выцветшими глазами выступили вдруг с беспощадной отчетливостью, руки барона чуть подрагивали, и если бы можно было сейчас переодеть его в ту часть продукции фабрики «Большевичка», которая отправлялась на Сахалин и к строителям Саяно-Шушенской ГЭС, этот расфуфыренный британский аристократ ничем не отличался бы от ущербных советских дедулек, выстаивающих конец жизни в очередях перед открытием гастронома и мучающихся вопросом, купить ли простоквашу в дом или вложить заначенный от стервозы рубль в приобретение желанного портвейна «Смородиновый» по восемьдесят семь коп. за пузырь.

«Да, барон, ваши гены, не омраченные тяжким наследием алкоголизма и воспитания в детских домах, явно взбунтовались, — удовлетворенно отметила я про себя. — И это хорошо. это просто замечательно! Погоди, я ведь только начала, как-то ты дальше запоешь...»

— Кстати, господин Гескин, вы знаете, как называют вас в КГБ?

— Прекратите, пожалуйста, этот идиотский разговор! — Гескин встал и взялся за свой роскошный пиджак. — Ваши шутки переходят все границы. В конце концов, это просто оскорбительно, и я не обязан...

— Жиденок.

— Что? — кровь отлила от лица барона. — Что вы сказали?

— Я сказала, что сотрудник КГБ, инструктировавший меня перед поездкой в Аргентину, обмолвился вскользь о тщательно скрываемом вами еврейском происхождении, а также о том, что в картотеке «конторы» вас называют жиденком...

Если бы существовал специальный барометр для определения внутреннего состояния барона Джеральда Гескина, то в этот момент его стрелку зашкалило бы на отметке «буря». Только сейчас я в полной мере ощутила глубинный, сладостный смысл слова «азарт». Внутри у меня все дрожало, я чувствовала, что случайно, наобум лазаря ткнув пальцем в небо, я попала в такое больное место, в такую старую, но так и не затянувшуюся и даже кровоточащую рану, в такое средостение самолюбия, тщеславия, снобизма и лютой ненависти, что...

И туг мне впервые стало по-настоящему страшно. Морщинистая шея барона начала раздуваться и багроветь, глаза неестественно выпучились, а руки... Руки его лихорадочно шарили но карманам брюк, в нагрудном кармане сорочки, затем перешли на пиджак, все еще висевшии на спинке стула... Он искал что-то, словно наркоман, не глядя, на ощупь. Все очень смахивало на сеанс спиритизма, один из участников которого под влиянием потусторонних голосов медленно сходит с ума.

— Вам дурно, барон?

Но Гескин меня не слышал. Он медленно опустился на кровать, как-то неуклюже завалился на бок и захрипел.

А через секунду я услышала какой-то странный, скрежещущий звук, словно кто-то осколком толстого оконного стекла медленно, как садист, водил по донышку глубокой глиняной тарелки. Я заткнула уши, чтобы не слышать этого мерзкого звука, пронизывавшего все мои нервные окончания, но он по-прежнему доносился до меня, вызывая какое-то обреченное, затравленное чувство. И только несколько минут спустя до меня дошло, что это был мой крик...

18

Буэнос-Айрес. Гостиница «Плаза»

Ночь со 2 на 3 декабря 1977 года

Отошел Гескин минут через тридцать.

Не знаю, как миновали эти полчаса для него. Я же успела перебрать в памяти всю свою жизнь, всех родственников, друзей, школьных товарищей и занудливых авторов, а также то немногое, что мне было известно о содержании женщин в лати-

ноамериканских тюрьмах, телефон советского посольства и — совершенно некстати — так и не найденную квитанцию из химчистки.

«Сейчас он загнется, — тоскливо думала я, — и все. Полиция, судмедэкспертиза, люминал в крови, ночные допросы... Господи, ну за что мне все это?» Не зная, куда себя деть, я включила телевизор и тупо уставилась на экран. Испанская речь, пулеметными очередями сыпавшаяся из широкого лягушечьего рта комментатора, звучала неестественно резко и только усиливала мое паническое состояние. Гескин дышал, но как-то неровно, с паузами, время от времени всхрапывая, точно старая лошадь, которой обрыдли удила.

— Очнитесь, барон, — встав на колени перед кроватью, я осторожно похлопала по обвисшим щекам Гескина, с тревогой убеждаясь, что он все больше напоминает остывающий труп. Гескин всхрапнул еще раз, правда, уже с какой-то новой, оптимистической интонацией, и открыл глаза.

— Мне нужен срочно терстаген, — очень тихо, почти шепотом сказал он.

— Это кто? Атташе британского посольства по культуре?

— Это медицинский препарат, таблетки, — прошелестел барон. — Они лежат в кармашке портпледа, в моем номере... Принесите, мне очень плохо...

— Да, конечно, — пробормотала я, вставая с колен. Возвращение барона к жизни было очень кстати и вполне совпадало с моими планами. Не раздумывая я схватила его ключ и рванулась по уже проложенному маршруту: коридор, лифт, снова коридор, дверь и...

За тот час, что меня не было в королевских апартаментах, здесь ничего не изменилось. Я взлетела ио лестнице, распахнула дверь спальни, откинула крышку портпледа и обнаружила в одном из внутренних отделений целую пачку жестких упаковок с разноцветными таблетками и пилюлями.

— Можете не стараться, терстагена вы все равно не найдете, — услышала я за своей спиной очень знакомый голос и обернулась.

Барон стоял в проеме двери, в пиджаке, галстуке и без намека на недавний приступ. В его правой руке был пистолет, который мне с перепугу показался очень большим.

— А теперь сядьте, мадемуазель! — резко приказал Гескин. — Вон туда, на постель. Ну, смелее, я не собираюсь вас насиловать, — и он сделал довольно непристойный для джентльмена жест пистолетом.

— Вот уж разодолжили, - пробормотала я, четко выполняя приказ. — А ваше актерское дарование, барон, просто потрясающе! Говорю искренне, поскольку пять минут назад мне казалось, что вы уже почти сыграли в ящик... А ведь это совсем не входило в мои планы.

Я слышала свой голос как бы издалека, словно записанный на пленку, которую решили прокрутить в моем присутствии. Пистолет в руках Гескина казался не только очень большим, но и по-настоящему страшным. Руки барона по-прежнему

подрагивали, кроме того, я видела, что его указательный палец лежит на спусковом крючке.

— Вы очень кстати заговорили о ваших планах.

— Это у нас, советских, в крови...

— Не хорохорьтесь, девочка, — аккуратно поддернув брюки, Гескин сел на стул и положил ногу на ногу. — Вам ведь совсем не так весело, как вы пытаетесь изобразить. И, Бога ради, перестаньте разыгрывать из себя Жанну д’Арк...