Khabibtime
Шрифт:
Я просто радовался тому факту, что не подвёл отца, семью и всех тех, кто искренне переживал за меня.
Давай немного отвлечёмся от спорта и остановимся на нескольких вещах, определявших мою жизнь в 2002–2010 годах.
Это было очень быстрое время. Оно просачивалось сквозь нас, словно песок сквозь пальцы. Всё вокруг быстро менялось: приоритеты человеческой жизни, ценности и установки, технологии.
За те восемь лет, речь о которых пойдёт ниже, я изменился очень сильно. По крайней мере, внутренне. Конечно, если ты спросишь об этом у кого-то из близких мне людей, каждый из них скажет, что я не поменялся, остался таким же, каким они меня знали. Однако нет.
Никому из нормальных людей не захочется вечно оставаться сельским быковатым парнем, так и норовящим объяснить что-либо кому-либо с помощью кулаков и тумаков. Вот этого-то добра во мне на тот момент хватало. Кулак для меня был неоспоримым аргументом. Не так посмотрел на меня – держи. Подшутил так, что я не понял, – получай. Подшутил, я понял, и мне не понравилось – готовься пару-тройку дней провести в больнице.
Не думай, дорогой друг, что я заношу этот период своей жизни и подобные проявления в свой актив. Нет! За многие вещи, совершавшиеся мною в тот период, мне сейчас, конечно, стыдно и… просто стыдно.
Сбежать с уроков, зайти в компьютерный клуб, «отжать» там пятнадцать-двадцать минут времени у какого-нибудь парня или группы ребят, не заплатить за проезд в маршрутном такси – всё это меня, безусловно, не красит. Тем более мне неудобно именно сейчас, когда я понимаю логику действий отца в отношении меня. Ведь папа делал всё для того, чтобы привить мне самые важные гуманистические ценности. Однако я не спешил воспринимать их.
Странная, на первый взгляд, ситуация получается: отец вкладывал в меня всё то, что в народе зовут правильным, «светлым», а я так и норовил улизнуть из-под отцовской опеки. Сейчас я, конечно, понимаю, что ничего необычного в этом нет. Я жил и развивался так же, как и тысячи мальчишек по всему миру: старался угодить родителям, но и про шалости не забывал.
Как я чувствовал себя в дагестано-турецком колледже, в школе и финансово-экономическом колледже, ты уже знаешь: я не любил учиться.
Ещё одна странность: я не любил учёбу, но очень любил знания. Однако получать их я предпочитал в другом формате. Мне нравилось делать это самому.
Вот и всё.
Ах да, улица!
Здесь у меня была своя репутация. Охарактеризовать её можно одним словом: «торпеда». Именно так у нас в Махачкале называют человека, который без раздумий вступает в любой конфликт, приезжает на место разборки и «включается» за ту или иную сторону, сам обостряет любой разговор из-за не понравившегося ему слова.
Таким был я. Это был сложный период, который часто называют переходным возрастом. Мне было пятнадцать-восемнадцать лет. Силы переполняли меня. За мной стояла команда – семья, каждый из членов которой готов был костьми лечь за любого другого. Мой дерзкий и необузданный характер становился причиной всё новых и новых разборок. Поводами для драк становились совершенно различные факторы. Это мог быть звонок знакомых парней из района или словесная перепалка с кем-либо на улице. Много разных причин. Конечно, мне совестно из-за некоторых поступков, которые я тогда совершал. Без них было бы лучше.
Очень большую обеспокоенность по поводу такого развития моей жизни испытывал отец. Во мне жила абсолютная убеждённость: он знает обо всём, что я делаю.
В попытках обуздать меня папа прибегал к совершенно разным способам воздействия. Это были и разговоры, и наставления, и примеры из собственной жизни, и всё, что только ты сейчас можешь себе представить. Отдельным видом воспитания были тумаки. Это особенная история. Я даже порой
Ты можешь себе представить, чем в 2003–2005 годах для меня, семнадцатилетнего парня, становились подобные наказания со стороны отца. Отец и сейчас в такой форме, что в зале можно по пальцам пересчитать парней, которые могли бы схватить его переднюю ногу или, что ещё менее вероятно, зайти ему за спину, а тогда, в 2003-м…
Он меня не жалел. И абсолютно правильно делал. Ведь отец прибегал к таким крайним мерам только после месяцев бесед и уговоров. Ну а что ему делать, если я не исправлялся? Я понимал всё, что говорил и о чём просил папа. Чётко видел границу «можно»/«нельзя». Однако нарушал установленные правила. За это и получал.
Папа очень внимательно относился к людям, входившим в круг моего общения. Надо сказать, что он, этот круг, не особенно менялся с 2000–2003 годов. Появление в нём каждого нового человека было для отца предметом расследования, анализа и обязательной оценки в формате «нормальный парень» или «не друг он тебе, оставь!».
Конечно, я тогда пытался мысленно оспорить те или иные выводы отца. Но только мысленно. Попробуй я высказать что-либо подобное – держись. Со временем я стал замечать, что оценки, выдаваемые папой тем или иным парням, рано или поздно находили подтверждение. Я стал замечать это в возрасте восемнадцати-девятнадцати лет. При знакомстве и дальнейшем общении ты легко веришь человеку, доверяешь ту или иную важную для тебя или твоих окружающих информацию или мысли, а он при случае обязательно воспользуется этим в своих интересах… В подобных ситуациях в голову мне приходили папины слова «не друг он тебе». Начинались переживания, самокритика типа «почему я не послушал отца» и так далее. Однако каждый новый раз случалось то же самое.
Раз мы немного коснулись друзей, скажу, что их у меня никогда не бывало много. Отношение к дружбе и само её понимание у меня особенные. Ну, посуди сам, дорогой читатель: до двенадцати лет, то есть в тот период, когда в ребёнке закладываются коммуникационные потребности и навыки, я жил в Кировауле, селе в дагестанской глубинке, окружённый исключительно своими братьями и односельчанами. Основу моей орбиты общения составляли двоюродные, троюродные братья. Вот что для меня было дружбой. Я не различал родственные и дружеские взаимоотношения. Да и не учили меня этому. Моими лучшими друзьями были мои братья. Других я просто-напросто не знал. Может, если бы знал, пытался бы подружиться, но не знал. Ситуация в корне изменилась после переезда в Махачкалу. По части друзей здесь всё было по-другому.
Я долгое время никого к себе не подпускал. Хотя не подпускал – громко сказано. Кому я был нужен?! Сельский пацан, толком не говорящий на русском языке.
Источником знакомств и завязывавшихся впоследствии дружеских отношений для меня стал спортивный зал.
Здесь, в зале, ты очень быстро понимаешь, кто есть кто. Это сразу видно. По крайней мере, мне было отчётливо видно и понятно.
Отец не переживал по поводу моих связей и отношений, завязывавшихся на тренировках. Объяснялось это сразу несколькими причинами. Главной из них было то, что все тренеры, под руководством которых я тренировался, знали отца лично и обо всём, в том числе о моих контактах в зале, ему рассказывали. И ещё один фактор. Папа доверял мне в выборе друзей из зала. Другое дело – улица. Здесь доверия никакого абсолютно. Тотальный контроль. Всё.