Кибиасы

Юрий Павлович Казаков

КАБИАСЫ

Заведующий клубом Жуков слишком задержался в соседнем колхозе. Дело было в августе. Жуков приехал по делам еще днем, побывал везде и везде поговорил, хотя и неудачный был для него день, все как-то торопились: горячая была пора.

Жуков, совсем молоденький парнишка, в клубе еще и году не работал и был поэтому горяч и активен. Родом он был из Зубатова, большого села, а жил теперь в Дубках, в маленькой комнатке при клубе.

Было бы ему сразу ехать домой, и машина на Дубки шла, но он раздумался и пошел к знакомому учителю,

хотел поговорить о культурном. Учитель оказался на охоте, должен был давно вернуться, но что-то запаздывал, и Жуков стал его уныло ждать, понимая уже, что все это глупость и надо было ехать.

Так он и просидел часа два, покуривая в окошко и вяло переговариваясь с хозяйкой. Он даже задремал было, но его разбудили голоса на улице: гнали стадо, и бабы скликали коров.

Наконец ждать не стало смысла, и Жуков, разозленный на неудачу, выпив на дорогу кислого квасу, от которого тотчас стали скрипеть зубы, пошел к себе в колхоз. А идти было двенадцать километров.

Старика Матвея, ночного сторожа, Жуков догнал на мосту. Тот стоял в драной зимней шапке, в затертом полушубке, широко расставив ноги, придерживая локтем ружье, заклеивал папиросу и смотрел исподлобья на подходившего Жукова.

– А, Матвей!
– узнал его Жуков, хоть и видел всего два раза.
– Что, тоже на охоту?

Матвей, не отвечая, медленно пошел, скося глаза на папиросу, достал из-под полы спички, закурил, дохнул несколько раз и закашлялся. Потом, царапая ногтями полу полушубка, спрятал спички и тогда только сказал:

– Какое на охоту! Сад стерегу ночью. В салаше.

У Жукова от кваса все еще была оскомина во рту. Он сплюнул и тоже закурил.

– Спишь небось всю ночь, - сказал он рассеянно, думая, что зря не уехал давеча, когда была машина, а теперь вот надо идти.

– Как бы не так - спишь!
– помолчав, значительно возразил Матвей.
– И спал бы, да не дают...

– А что, воруют?
– иронически поинтересовался Жуков.

– Ну, воруют!
– усмехнулся Матвей и пошел вдруг как-то свободнее, как-то осел и вроде бы отвалился назад, как человек, долго стесняемый, вышедший наконец на простор. На Жукова он не взглянул ни разу, а смотрел все по сторонам, по сумеречным полям.
– Воровать не воруют, браток, а приходят.

– Ну? Девки, что ли?
– спросил Жуков и засмеялся, вспомнив Любку и что сегодня он ее увидит.

– А эти самые...
– невнятно сказал Матвей.

– Вот дед! Тянет резину!
– Жуков сплюнул.
– Да кто?

– Кабиасы, вот кто, - загадочно выговорил Матвей и покосился впервые на Жукова.

– Ну, повез!
– насмешливо сказал Жуков.
– Бабке своей расскажи. Какие такие кабиасы?

– А вот такие, - сумрачно ответил Матвей.
– Попадешь к им, тогда узнаешь.

– Черти, что ли?
– делая серьезное лицо, спросил Жуков.

Матвей опять покосился на него.

– Такие, - неопределенно буркнул он.
– Черные. Которые с зеленцой.

Он вынул из кармана два медных патрона и сдул с них махорочный сор.

– Вот, глянь, - сказал он, показывая бумажные пыжи в патронах.

Жуков

посмотрел и увидел нацарапанные чернильным карандашом кресты на пыжах.

– Наговоренные!
– с удовольствием сказал Матвей, пряча патроны.
– Я с ими знаю как!

– А что, пристают?
– насмешливо спросил Жуков, но, спохватившись, опять сделал серьезное лицо, чтоб и показать, что верит.

– Не так чтобы дюже, - серьезно ответил Матвей.
– К салашу не подходят. А так... выйдут, значит, из теми один за однем, под яблоней соберутся, суршат, брякочуть, махонькие такие, станут так вот рядком...
– Матвей опустил глаза на дорогу и повел перед собой рукой.
– Станут и песни заиграют.

– Песни?
– Жуков не выдержал и прыснул.
– Да у тебя не похуже, чем у нас в клубе, - самодеятельность! Какие песни-то?

– А так, разные... Другой раз дюже жалостно. А потом и говорят: "Матвей, а Матвей! Подь сюды! Подь сюды!"

– А ты?

– А я им: "Ах вы, под такую мать!.. Брысь отседа!"

Матвей любовно усмехнулся.

– Ну, тогда они начинают к салашу подбираться, а я сейчас наговоренный патрон заряжу, да кэ-эк ахну!..

– Попадаешь?

– Попадаешь!
– презрительно выговорил Матвей.
– Нячистую силу рази убьешь? Так, разгоню маленько до утра, до первого петуха...

– Да!
– помолчав, сказал Жуков и вздохнул.
– Плохо, плохо!

– Кого?
– спросил Матвей.

– Плохо у меня дело с атеистической пропагандой поставлено, вот что! сказал Жуков и поморщился, оглядывая Матвея.
– Небось и по деревне брешешь, девок пугаешь?
– строго спросил он, вспомнив вдруг, что он заведующий клубом.
– Кабиасы! Сам ты кабиас!

– Кого?
– опять спросил Матвей, и лицо его вдруг стало злобно и внушительно.
– А вот мимо лесу пойдешь?

– Ну? И пойду!

– Пойдешь, так гляди - навряд домой придешь. Они тебя пирнясуть.

Матвей отвернулся, ничего более не сказав, не простившись, быстро пошел полем к темневшему вдали саду. Даже в фигуре его видна была сильнейшая озлобленность.

Оставшись один на дороге, Жуков закурил и огляделся. Наступали сумерки, небо на западе поблекло, колхоза сзади почти не стало видно, темнели только кое-где крыши между тополей да торчали антенны телевизоров.

Слева виден был березовый лес. Он уступами уходил к горизонту. Было похоже, будто кто-то по темному начиркал сверху вниз белым карандашом. Сперва редко, подальше - чаще, а в сумерках горизонта провел поперечную робкую светлую полосу.

Слева же видно было и озеро, как впаянное, неподвижно стоявшее вровень с берегами и одно светлевшее на всем темном. На берегу озера горел костер, и на дорогу наносило дым. Падала уже роса, и дым был мокрым.

А справа, в сумрачных лугах и просеках, между темными мысами лесов, с холма на холм шагали решетчатые опорные мачты. Они были похожи на вереницу огромных молчаливых существ, заброшенных к нам из других миров и молча идущих с воздетыми руками на запад, в сторону разгорающейся зеленоватой звезды - их родины.