Кидалы в лампасах
Шрифт:
Не в силах дождаться, пока пленного русского подведут поближе, Ворон сорвался с места, крича на ходу:
– Эй, это и есть Чакин?
– Чакин, Чакин, – подтвердил один из боевиков, поднимая вверх паспорт пленника.
– Ну, здравствуй, Олежек, здравствуй, дорогой, – заголосил Ворон. – Рад тебя видеть. С самого утра дожидаюсь, веришь?
Пленник рухнул на колени, взмолившись:
– Отпусти, Беслан. Не нужны мне деньги.
– Что же тогда тебе нужно?
– Ничего. Не убивай только. Ради бога, Беслан.
Приблизившись,
– Ты какого бога имеешь в виду, Олежка? Своего? Нашего?
– Все равно какого, – задергался, затрясся Чакин. – Без разницы. Я жить хочу.
– Значит, в бога не веришь, нет, – печально подытожил Ворон. – Это плохо. Как же я могу доверять твоим словам? – Он пнул стоящую на насыпи сумку. – Может быть, это совсем не тот компьютер, о котором мы договаривались? Может, там внутри и нет ничего, а? – Он хитро прищурил глаз.
– Тот, тот, – заволновался Чакин, преданно глядя снизу вверх. – Вот, привез вам, чтобы помочь… чтобы вклад внести в общее дело…
– Какой у нас с тобой общий дэл, шакал? – рассвирепел самый горячий из боевиков, замахиваясь автоматом.
Ворон остановил его жестом и вновь обратился к пленнику:
– Отключить защиту компьютера сумеешь? Пароли подобрать сможешь? Правду говори. Обманешь – пожалеешь, ох пожалеешь…
– Я попробую, – закивал Чакин. – Я попытаюсь.
– Э-э, нет, так не пойдет, – протянул Ворон. – Слово мужчины хочу услышать. Да? Нет?
– Если честно…
– Честно. Меня обманывать не надо, Олежка. Я не люблю, когда меня обманывают.
– В компьютерных программах я разбираюсь слабо, – покаянно признался Чакин. – Но я сделаю все, что в моих силах. – Он заговорил быстрее: – Только не убивайте. Не убивайте только, ладно?
– Просишь, чтобы я тебя отпустил? – уточнил поскучневший Беслан. – Клянусь Аллахом, никто тебя тут не держит.
– Значит, я могу идти?
– Сейчас. – Беслан посмотрел на ухмыляющихся бойцов и скомандовал по-чеченски: – Вспорите ему брюхо. Так, чтобы кишки вывалились, но режьте не до смерти, пускай помучается.
– Я могу идти? – повторил Чакин, нерешительно поднимаясь с колен. – Все?
Один из боевиков развернул его к себе лицом и взмахнул тесаком, после чего дружески похлопал его по плечу и предложил:
– Всо. Тыпэр ыды, куда хочиж. Сывабодын.
– Вы же пообещали… – всхлипнул Чакин, поворачиваясь к Ворону. Ладони его прижатых к животу рук были наполнены пузырящейся кровью. – Вы Аллахом поклялись…
– Правильно. Я сказал: тебя никто не держит. Разве это не так?
Чакин опустил взгляд на свои собранные в пригоршни ладони и произнес слабым голосом:
– Ма… мама… У… умираю…
– Разве? – вежливо удивился Ворон. – Не может быть. У вас, у русских, есть хорошая поговорка: до свадьбы заживет. Так что торопись. Беги за невестой. У тебя есть невеста?
– Ла… ла…
Из вертикального разреза на животе Чакина поползли скользкие сизые внутренности, которые тот безуспешно пытался заталкивать обратно. Дождавшись, пока кишки пленника вывалятся на пропитанную мазутом и мочой насыпь, Волк с чавканьем раздавил их ботинком и захохотал, подставляя лицо жарким солнечным лучам.
Разговор закончен. Дело сделано. Будут новые разговоры и новые дела, но это потом. А сейчас можно просто забыть обо всем, наслаждаясь жизнью…
И смертью очередного русского.
Глава 5
Между прошлым и будущим
– Ты опять ругался во сне, – печально сказала Катя. – Опять за кем-то гонялся?
– Сильно ругался? – хрипло спросил Хват.
– Ужас как. Уши в трубочки свернулись от твоего мата.
– Значит, удирал, а не догонял, – заключил Хват, садясь на разворошенной постели. Подушка валялась на полу, влажные от пота простыни были не просто скомканы, а свиты в жгуты, как будто их выкручивать пытались. Или мастерили из них веревки для побега. Куда? Откуда? Хват находился дома, а не в тюрьме. Почему же так тошно ему было в последнее время, почему так муторно?
Он огляделся. Ничего не изменилось здесь ни за эту ночь, ни за тысячи точно таких же. Висела фотография улыбающихся родителей на стене. Пылилась всякая рухлядь, сваленная на шкаф. Это была домашняя, давно обжитая клетка, но все равно клетка. Ее теснота и убожество особенно ясно ощущались после снов о далекой вольной жизни.
– Ты знаешь, как пахнут джунгли после дождя? – спросил Хват.
– Откуда мне знать? – удивилась Катя.
– Я тоже не знаю, – соврал он. – А жаль. Наверняка запах в джунглях совсем не такой, как здесь. Особенный.
Он вдохнул ноздрями московский воздух, прогорклый от бензиновой гари. В распахнутое настежь окно тянуло не прохладой, а жаром уже порядком раскалившихся улиц. Поздно же он проснулся. Что, впрочем, совсем неудивительно, учитывая вчерашний дым коромыслом.
– У тебя здесь не хуже, чем в джунглях, – заметила Катя, мрачно разглядывая устроенный в комнате раскардаш.
– Уберу, – великодушно пообещал он. – Вечерком.
– Не вечерком, а утром. Причем сегодняшним, а не завтрашним. Не после дождичка в четверг, который является твоим любимым днем недели.
– Мой любимый день недели – воскресенье. Законный выходной, к твоему сведению. Имею я право отдохнуть?
– Нет, Мишенька, хорошего понемножку, – ответила Катя голосом учительницы, который подходил ей лучше любых других голосов. – Хватит здоровье гробить.
Она стояла посреди комнаты и, скрестив руки на груди, ждала, что брат скажет на ее слова.
Что он посмеет возразить.
Хват прекрасно понял, о чем речь, но изобразил на небритом лице полнейшее непонимание, самое тупое, на которое он только был способен.