Киднеппинг по-русски
Шрифт:
— Ладно, это понятно. Что будет с мальчишкой? Его отпустят? Или убьют?
— Когда я взбрыкнулся, они при мне перестали подробности обсуждать. Но боюсь, что его не отпустят. Если бы хотели отпустить, не стали бы так далеко увозить.
— А куда его увезли? — поинтересовался Максимчук.
— А вы еще не знаете? В Грозный.
— Куда?!.
– в один голос воскликнули Александр и Олег.
— В Грозный. В Чечню, — повторил Сухостоев.
— Так ведь не ближний свет! Почему так далеко? И как это им удалось? Поездом или машиной дело долгое, в самолет не посадишь…
— Почему же это не посадишь? Если захочешь,
— Ловко, — оценил Александр. — А ты не знаешь, кто у него такой шустрый?
— Знаю — не знаю… Мы ведь договорились, начальник. Я лишнего говорить не буду. Просто излагаю факты, которые могут пригодиться для освобождения мальца. По единственной причине: мне и самому эта затея с похищением не по нутру.
— Хорошо-хорошо. А какова намечалась твоя роль в похищении?
— Мальчишка ни за что не пошел бы никуда с черножопыми. Я должен был его подманить к машине, где сидел Аргун со своими.
— Понятно. Ну а потом что? — продолжал допытываться Александр.
— Потом я должен был лететь сопровождающим с тем самым спецгрузом. В Грозном меня встретили бы их люди. Аргун обещал, что они помогут с документами и с работой. Мою долю за наводку и участие обещали выплатить там же… Я для вида согласился, потому что варианта другого не было, а деньгу сшибить хотелось. Вот я для себя и решил, действовать в зависимости от обстоятельств. На месте, рассчитывал, сориентировался бы.
— А где там, в Чечне, его планировали разместить, ты не в курсе?
— Понятия не имею. Я в тех краях никогда не бывал. Даже если и упоминали чеченцы между собой какие-то названия, я их не запомнил, потому что они мне ничего не говорят. Знаю только, что в Грозном.
Александр оглянулся на Олега. Тот слегка пожал плечами. Похоже было, что основные вопросы они выяснили.
— Ладно, Митрич, спасибо за помощь. Если сможем вытащить мальчишку, обязательно расскажем ему, кому персонально он жизнью обязан.
— Ну, я на этом не настаиваю. А вот прокурору об этом сказать не забудьте.
…Когда Сухостоева увели, в кабинет вошел следователь прокуратуры Валера Пономарев.
— Ну как, выяснили что хотели?
— Естессно, — ответил Максимчук. И с наигранным пафосом добавил: — В связи с оказанием следствию неоценимой помощи от имени нашей «конторы» ходатайствую о смягчении наказания гражданину Сушеному.
— Саня, ты же знаешь, что у него слишком длинный «хвост»…
— Да ладно тебе, Валера! Ты же знаешь всю гибкость наших законов ничуть не хуже меня. У нас одна ветка власти преспокойно расстреливает из танков другую, а ваша ветка обе первых прикрывает: мол, нету виноватых…
Пономарев нахмурился:
— Ты, Максимчук, говори-говори, да только не заговаривайся…
— Ладно-ладно, умолкаю. С вашим братом опасно шутить… Короче, Валера, имей в виду на всякий случай, что наш шеф позвонит вашему и попросит не ходатайствовать в суде о «вышке» для Сухостоева.
— Так ты серьезно говоришь, что он вам помог?
— Более чем. Теперь у нас есть концы, за которые можно браться, чтобы вытащить дело Губермана.
— Кто такой Губерман?
— Пока ты о нем не слыхал. Но вполне возможно, именно тебе со временем поручат вести его дело.
Москва. Управление. Кабинет Струшникова.
14.30
— Прокурор будет недоволен, Саня.
— Понимаю, Палыч, все я прекрасно понимаю. — Александр старался смирить гордыню, говорить просительно и как можно убедительнее. — И наперед знаю все, что ты мне сейчас можешь сказать: что мы должны нерушимо стоять на страже закона, что мы должны быть кристально чистым образцом его соблюдения, что не должны допускать никаких нарушений ни при каких обстоятельствах…
— Но ведь это так и есть, Саня. — Струшников стремился смягчить отказ мягкостью тона.
— Правильно, так оно и есть… Вернее, так оно должно быть. Но ты же сам знаешь, Палыч, что могут быть всякие обстоятельства, что преступления в белых перчатках раскрывать не всегда даже Шерлоку Холмсу удавалось. Ты же лучше меня знаешь, что иногда приходится идти на сделку с преступником. Это неотъемлемая часть розыскной деятельности… Ну что я тебе-то об этом говорю — ты в МУРе работал, когда я еще пешком под стол ходил и штанишки не только под дождем мочил… И лучше меня знаешь, что, если мы не будем держать слово, данное преступникам, они нам перестанут верить. Вызвать после этого их на откровенность, а если сказать точнее, спровоцировать на откровенность, будет намного труднее. И кто от этого выиграет?
— Так-то оно так… — Струшников побарабанил пальцами по столу. — Со всем, что ты сказал, я согласен. Как говорится, плавали — знаем… Но ведь слово дал ты, а нарушить закон предлагаешь прокурору.
— Палыч, не будь демагогом! Мы все вместе и каждый в отдельности так часто преступаем закон, что разом больше — значения не имеет.
Полковник нахмурился:
— Ну ты не очень-то заговаривайся, Максимчук!
— Молчу-молчу! Извините, вслух подумал… Вот только, Владимир Павлович, ответьте мне, пожалуйста, откровенно на один вопрос. Если бы не узнали мы с Олегом, где сейчас находится Губерман-младший и все остальное, связанное с этим похищением, какие бы вы мне сейчас слова говорили? Я думаю, примерно такие: что не сумел я, такой-рассякой, расколоть бандита Сушеного, что я должен был сделать все возможное, но выведать у него тайну черепахи Тортиллы. Так ведь? Или вы бы мне благодарность объявили за то, что в разговоре с бандитом я строго придерживался буквы закона? И еще. Если бы мы не узнали, где находится похищенный, что вам лично сказало бы ваше начальство?.. Думаю, приблизительно то же самое. А ведь мы все это узнали только благодаря тому, что я пообещал похлопотать, только похлопотать перед прокурором о том, чтобы обвинение на суде не требовало «вышку». Неужели это так уж неосуществимо? Так что, многоуважаемый Владимир Павлович, хотите вы того или нет, но звонить прокурору с ходатайством о возможно допустимом смягчении участи гражданина Сухостоева вам все-таки придется.