Киевский торт

Пронин Виктор Алексеевич

— Переезжайте в Киев, Верочка! — воскликнула раскрасневшаяся Клавдия Федоровна, но смотрела почему-то на Романа.

— В Киев? — беззаботно переспросила Вера Петровна. — Это сложно. Государство строго следит за тем, чтобы в хороших городах не было лишних людей.

— Да какая же вы лишняя?! — возмутилась Клавдия Федоровна. — Ни одной минуты вы не почувствуете себя здесь лишней! Роман, ты слышишь?!

— Все сложности только издали кажутся непреодолимыми, — произнес Роман. — А при ближайшем рассмотрении они оказываются... не столь уж серьезными.

Нет, не было в

его словах ответа на вопрос Клавдии Федоровны. Не поддержал он ее приглашения перебираться в Киев, не заверил, что Вера Петровна действительно не почувствует себя здесь чужой.

— Вы слышите! Решайтесь, Верочка!

— Решаться на что?

— Ну, как... Роман! Скажи что-нибудь?!

— В Киеве много медицинских учреждений, работу найти несложно. В крайнем случае поможем, у меня есть к кому обратиться...

— А какой случай вы называете крайним? — спросила Вера Петровна, рассматривая цветы на столе.

— Когда возникают трудности, когда приходится прибегать ко всевозможным усилиям, чтобы преодолеть препятствие.

— Вы думаете? — рассеянно спросила Вера Петровна.

— Да! — с преувеличенной твердостью сказал Роман. — Я всегда сначала думаю, а потом говорю.

— Какое хорошее качество! Но мне кажется, время ваших слов не пришло, ведь вы еще думаете, верно?

— Верочка, вы начинаете кусаться, это мне нравится.

— Наконец-то хоть что-то вам понравилось во мне, — рассмеялась Вера Петровна. — А то я уж совсем пала духом.

— Но ведь и вы, Верочка, еще думаете, — заметила Клавдия Федоровна.

— О! Я вообще сначала поступаю, а уж потом думаю, разве нет? — После шампанского Вера Петровна могла себе позволить рискованные слова.

— Из чего же это видно? — спросил Роман несколько оскорбленно, хотя и непонятно было, что вызвало его обиду.

— Это видно из того, что я здесь, а вы все еще дома!

— Вера, да с вами опасно разговаривать! — восхитился Роман.

— Только разговаривать со мной и опасно, — успокоила его Вера Петровна, не желая замечать двусмысленности своих слов.

Роман посмотрел на нее озадаченно, склонил голову набок, обдумывая услышанное, потянулся к бутылке, но она оказалась пуста.

— Ничего, я принесу, — сказала Клавдия Федоровна, поднимаясь. — Здесь недалеко один магазинчик, там бывает... А вы пока поговорите. — Она выразительно посмотрела на сына.

— Что вы, Клавдия Федоровна! — воскликнула Вера Петровна. — Не надо! Откровенно говоря, я сижу из последних сил, у нас уже глубокая ночь, я попросту засыпаю!

— Ничего. Пройдусь, подышу, а то я слегка захмелела. Я постелю вам, Верочка, в комнате Романа, а он устроится в общей.

Клавдия Федоровна ушла. Роман с шалым блеском в глазах поглядывал на Веру Петровну, пока она убирала со стола, мыла посуду. Потом направился к проигрывателю, покопался в пластинках и поставил Пугачеву. Что-то, видно, перекликалось в его душе с раскованностью певицы и безудержностью чувств, которые она воспевала. А пела она о том, как некий чудак, до смерти влюбившись в заезжую красотку, взял да и в одночасье распродал все свое имущество — дом, кое-какие художественные ценности и на вырученные

деньги накупил цветов, исключительно красного цвета, что должно было говорить о страстной его любви. Цветов оказалось так много, что он завалил ими всю площадь перед домом, где остановилась красотка. Неизвестно, как она отнеслась к такому объяснению, но наутро поспешила покинуть и этот город, и странного типа в задрипанных штанах. Больше она сюда не приезжала, но до конца жизни оставалась потрясенной невиданным зрелищем заваленной цветами площади. Происшедшее с лихвой окупало все огорчения и беды, которых немало случалось в их жизни...

— Вера! — растроганный цветочной историей, произнес Роман. — Простите меня, но сегодня... вы просто обалденная!

— Ха! — легкомысленно воскликнула Вера Петровна. — Вы не видели меня вчера! Но лучше всего я выгляжу в начале недели.

— Почему? — опешил Роман.

— Отсыпаюсь за выходные.

— Нет-нет, вы действительно обалденная.

— Скорее обалдевшая.

— Я, конечно, понимаю рискованность своего комплимента, но ничего не могу с собой поделать. Возможно, это словцо и отдает вульгарностью, но оно внедрилось в нашу речь! Значит, какие-то струны современного человека оно затрагивает, как вы думаете, Верочка?

— Не знаю. — Вера Петровна передернула плечами. — Словцо достаточно... сильное. Возможно, в нем что-то есть. Я пока обхожусь.

Дома, в свободных брюках на резинке и рубашке навыпуск, Роман не казался полным. Вера Петровна уже не замечала маленьких глаз, второго подбородка, наметившегося животика. Роман был оживлен, хотел ей понравиться, развлекал песнями и разговорами... Чего еще? Он взял ее за руки, усадил на диван, сам сел рядом, совсем рядом.

— Вера... Вы только что сказали... Сказали, что вот я-то дома, а вы вроде того что в гостях... Знаете, я не возражаю... вернее, предлагаю... Давайте будем считать, что мы дома. А?

— Будем считать? А как будет на самом деле?

— Не придирайтесь к словам, Верочка! Вы меня поняли, и я вас понял... ведь приехала, сама приехала... ты же сама приехала...

Роман подался ближе, и Вера Петровна, не удержавшись, опрокинулась навзничь. Он не помог ей подняться, наоборот, навалился сверху тяжелым неповоротливым телом, задышал прерывисто, что-то забормотал невнятное, начал копаться в своих широких штанах на резинке, и вдруг она почувствовала его руки у себя на бедрах.

— Роман, и у вас нет никаких сомнений? Вы считаете, что так все и должно быть? Мы же сегодня впервые увидели друг друга. Вас это не смущает? — Она смотрела на него своими темными глазами, не отталкивая, но и не поощряя.

— Верочка... — Он потянулся к ней губами, ткнулся куда-то в щеку, в ухо. — Ты спрашиваешь о сомнениях... вот мы их и устраним, и не будет никаких сомнений... Должен же я убедиться, что ты подходишь мне... Вернее, что мы подходим друг другу...

Роман был слишком неповоротлив. Стоило Вере Петровне чуть повернуться и подтянуть к себе колени, как он грохнулся с узкого дивана на пол. Его позу можно было бы назвать непристойной, но в таких случаях непристойность вполне естественна.