Кикимора болотная
Шрифт:
— И мой мозг здесь ни при чем, меня изнасиловали, как ты не поймешь!
Я отшатнулась.
— Да поняла, поняла я, но как это случилось? Расскажи же мне наконец!
— Ах, какая разница, — махнула она рукой. — Я вышла из твоего подъезда и направилась к своему дому по аллее через дворы.
— Говорила же тебе: не ходи через кусты!
— Аллея была совершенно пуста, и я шла очень быстро, почти бежала. Мне почему-то вдруг стало жутковато. Может, это было предчувствие, а может, потому, что там очень темно. Я бежала и неожиданно ощутила сильный рывок и тут же оказалась
— Ты потеряла сознание?
— Нет, но помню все очень смутно. Я старалась дотянуться руками до невидимого лица, но не могла. Хотела закричать, но мешал пластырь. Да, да, он, мерзавец, сразу залепил мне пластырем рот. Убийственная беспомощность. Меня преследовала одна лишь мысль: «Боже! Новая блузка!» Он порвал твою блузку.
— Да черт с ней, с блузкой! — успокоила ее я. — И что же, никто вас не заметил?
— Нет, там не было ни души. И кричать я не могла. Все мои вопли тонули в пластыре. Потом я почувствовала, как уплывает сознание. Когда очнулась, несколько секунд не могла сообразить, где я. Голова гудела, в ушах пульсировало. Руки были связаны лоскутом от блузки…
Я не на шутку забеспокоилась.
— Так он тебя еще и связал?
— Да, но не сильно, и ткань блузки не очень прочная. От пут я без труда освободилась, хуже было с пластырем. Снимать его было очень больно. И в голове билась одна мысль: «Кошмар!»
И еще мысль: «Я успела его сильно поцарапать. По-моему, даже лицо».
Потом мне стало дурно и стошнило прямо на месте в примятую траву. Домой в таком виде я идти не решилась! Я продралась сквозь кусты и поплелась к тебе. Как добралась, абсолютно не помню, в голове каша. Вот так. меня изнасиловали! — Жанна закричала опять. — Изнасиловали! И жизнь моя теперь абсолютно бесперспективна! Теперь я не хочу жить!
Что тут скажешь? Даже смешно. Я всплеснула руками.
— В перспективе любой жизни — смерть, но не стоит торопить события, — сказала я и погладила ее по голове. — Ты еще молода, эта беда забудется, придет счастье и вытеснит все плохое.
Она сбросила мою руку и закричала:
— Ничего не забудется! Никогда не забудется! Неужели не ясно, что теперь у меня никогда не будет счастья! Меня изнасиловали! Теперь мне одна дорога: в могилу! Я повешусь!
Я хваталась попеременно то за голову, то за сердце, то сплетала руки на груди.
«Боже, какая наивность! Какая наивность!» — мысленно восклицала я, ситуация требовала моего вмешательства.
— Ну, дорогая, нельзя так мрачно смотреть на жизнь, — вкрадчиво начала я. — Что за беда? Изнасиловали? Миллионы женщин претерпевали это в своей жизни, да что там миллионы, каждая, если она не урод. Поверь мне, каждая, и не раз. И ничего, и живут себе счастливо, ты же почему-то решила вешаться.
Жанна была потрясена моим оптимизмом. Она даже перестала плакать и спросила:
— Ты серьезно?
— Более чем, — заверила я. — Спроси любого — всякий знает, что творится на белом свете. Я имею в виду семейную жизнь.
— При чем здесь семейная жизнь?
— А вот при чем. Когда бедная, замотанная работой, мужем и детьми женщина, кое-как прополоскав себя
— Да что начинается? — закричала Жанна. — У меня же совсем другое!
Я опять погладила ее по голове и назидательно сказала:
— Поверь мне, милая, то же. У тебя то же. Муж хватает ее; бедняжку, и заставляет предаваться разврату. Муж-то считает, что она выполняет свой супружеский долг. Однако, если посмотреть на это с точки зрения замученной семейной жизнью женщины, все это иначе как грубым развратом не назовешь.
Естественно, жена, занимаясь постоянно святыми делами: стиркой его носков, варкой борща, уборкой сортира и т. д., уже напрочь утратила всякую ветреность.
Она панически пытается пресечь этот разврат любым путем. Вот тут-то и начинается!
— Что? — вытирая слезы, спросила Жанна.
— Да насилие! Чуть ли не каждый день мужья насилуют своих бедных жен прямо в супружеской постели, и ничего. Их за это даже не судят. Жены потом думают, как бы им отомстить, но это уже днем, на том дело и кончается, ко всеобщему удовольствию. Лично меня многократно насиловал мой собственный муж. И поверь, деточка, это еще не предел женских страданий. Есть дуры, которые готовы подвергать себя насилию добровольно, да при этом еще изображают оргазм, лишь бы убедить мужа, что он половой гигант. И все эти мучения они терпят только ради того, чтобы он не пошел на сторону. Будто есть силы, которые могут наших мужей от этого удержать, особенно вознесенных добрыми женами в степень половых гигантов. Вот так-то, милая.
Жанна, слушая меня, плакала уже с меньшим энтузиазмом. Своими речами я отвлекла ее от страданий, но как только я замолчала, она вновь зарылась в подушку и залилась слезами.
— Меня уже никто никогда не будет насиловать, — с мучительной тоской воскликнула она.
— Ну, дорогая, тебя не поймешь, — изумилась я. — Тебе и то плохо, и это нехорошо. И почему тебя никогда не будут насиловать?
— Потому что у меня никогда не будет мужа! Я с ней никак не могла согласиться.
— Почему это не будет мужа? — спросила я. — Ты же сама мне сказала, что свадьба через месяц.
— Да, сказала, но это было до того, а теперь Миша не женится на мне-еее.
После этих слов она зарыдала с особым отчаянием. Она комкала одеяло, зачем-то запихивала его себе в рот, давилась и всхлипывала, как ребенок.
Я страдала не меньше. — Ну успокойся, дорогая, — гладя ее по рукам, плечам и голове, сказала я. — Ты права, от мужчин не всегда дождешься сочувствия, но это и ни к чему. Совсем не обязательно рассказывать твоему Михаилу всю правду. Мужчинам вообще вредно знать правду, это нездорово отражается на их оптимизме. Поэтому сразу научись не вываливать все. Надо сортировать информацию: где-то приврать, что-то утаить, о чем-то промолчать, а кое-что и не вспоминать вовсе. В этом залог семейного счастья. Рану скроет прическа, синяки уйдут под одежду. Лицо, слава богу, цело, так зачем же Мише знать, что с тобой произошло?