Киммерийское лето
Шрифт:
— Да ты погоди, ты не плачь, опять ты за свое! Нельзя ж так, Вероника… а то смотри, будешь плакать — отведу сейчас домой и говорить с тобой ни о чем не стану. Может, давай лучше завтра потолкуем? Успокоишься пока, отдохнешь, а?
— Нет-нет, ничего, я… я совсем не устала, и я не волнуюсь сейчас нисколько, просто… ну, мне трудно об этом! Ты не представляешь, что это такое — вдруг, вот так, потерять все совершенно!
— Так уж и все, — хмыкнул Ярослав.
— Во всяком случае — главное. Самое страшное, ты знаешь, это когда
— Да нет, — сказал Ярослав, подумав, — такого не было… И зря ты, по-моему, говоришь «вообще». Неверно это. Люди, они ведь разные… Допустим, кто-то тебя предал — а другой и поможет, и поддержит. Нет, всех под одну гребенку нельзя.
— Я тебя понимаю! Не думай, что я решительно всех людей считаю способными на предательство, — горячо запротестовала Ника. — Нет, конечно! Но просто… появляется какое-то недоверие. Я так верила родителям! Я их считала образцом, понимаешь? Особенно маму. А оказывается…
Голос ее снова задрожал и оборвался.
— Ты что ж, значит, решила от них… уйти? — спросил после затянувшейся паузы Ярослав.
— Я от них уже ушла! Я не могу с ними жить после этого.
Ярослав опять долго молчал.
— Не дело это, сестренка, — сказал он наконец тихо.
Ника остановилась, обернула к нему лицо.
— Как? — В голосе ее было недоумение, почти испуг. — Ты считаешь, их можно… простить? Простить их поступок?
— Не так ставишь вопрос. Я, может, и сам не сумею сейчас объяснить… Но ты все-таки постарайся понять, Вероника. Кончать пора эту историю, понимаешь?
— Нет, не понимаю. Я не понимаю тебя, Ярослав. Что нужно кончать?
— Да вот… всю эту бодягу. Я ведь сам, когда узнал… ладно, думаю, нужны вы мне! Жил до сих пор без вас — и дальше проживу. После приезжал ко мне Иван Афанасьич… отец твой… ну, поговорили мы с ним. Откровенно поговорили. Он мне сказал: виноваты мы перед тобой, на всю жизнь виноваты, но теперь что ж делать — давай хоть сейчас исправлять что можно. Приезжай, мол, в Москву, будем жить вместе…
— А где они были раньше?! — воскликнула Ника. — Шестнадцать лет ждали, пока дело не дошло до милиции!
— Погоди, погоди. В общем, я отказался. Мне тогда в армию было скоро идти, этим и отговорился. Отслужу, говорю, а там видно будет. Ну, а после демобилизации написал, что возвращаюсь в Новоуральск, буду жить здесь…
— Ты совершенно правильно поступил!
— Наверное. Но только я не со зла так поступил, ты вот это пойми. Зла у меня тогда уже не было. Я просто подумал, что ни к чему это — семья-то, в общем, чужая, чувствовали бы себя неловко… А злости я на них уже не держал, хочешь — верь, хочешь — не верь.
— Злость — это не то слово, — помолчав, сказала Ника. — У меня тоже нет злости к родителям. Тут другое, Слава… Я не знаю — ну, непримиримость, что ли.
— А ты не знаешь, так ли уж они спокойно жили, — возразил Ярослав. — Ну, жили, конечно, что ж было делать! Света росла, потом ты родилась… А ведь что у матери на душе делалось, про это никто не знает. Не думаю я, чтобы ей это тоже так легко обошлось. Я, Вероника, вот что хочу сказать, ты пойми меня, — нельзя, понимаешь, чтоб это тянулось и тянулось. А то ведь… нет, ну смотри сама — то они со мной нехорошо сделали, то ты им теперь мстить начинаешь…
— Да не месть это! Что ты все слова какие-то выбираешь — «злость», «месть»! Я совершенно не собираюсь мстить, ты тоже меня пойми…
— Ладно, — перебил Ярослав, — слова дело десятое, можно как хочешь сказать. Не о словах сейчас речь. А речь вот о чем: ты вот ушла, бросила стариков одних. Света — та отрезанный ломоть, ты у них одна оставалась. Подумала ты об этом? Не подумала, вижу. А ведь об этом не думать нельзя. Как же они теперь одни будут? Нехорошо, сестренка, получается. Не знаю… тебя, конечно, тоже можно понять — погорячилась, ладно, с кем не бывает…
— Погорячилась? Ты, значит, действительно ничего не понял!
— Да я все понимаю. Однако казнить человека за то, что он когда-то ошибся, что-то не так сделал…
— Выходит, — усмехнулась Ника, — простить за истечением срока давности?
— Да при чем тут срок… Ты вот другое себе представь: ну, хорошо, проходит еще двадцать лет, подрастает у тебя сын. И вдруг спросит — а чего это, мол, я никогда дедушку с бабушкой не видел? Что ты ему скажешь?
— Если спросит в том возрасте, когда уже сможет понять, — скажу правду. Уверена, что он меня не осудит.
— Это если будет думать так же, как ты. А если — как я? Ну, допустим, хорошо, не осудит. Допустим, решит, что так и надо, что можно бросить родителей, если у них что-то было не в ажуре… Храбрая ты, однако, сестренка. Я бы своего Петьку побоялся такому учить.
— Ну, знаешь…
— Да нет, ты погоди, в жизни ведь всякое бывает. Что ж тогда? Так оно и будет цепляться одно за другое? Я поэтому и говорю, сестренка, — кончать это надо, точку ставить…
Они помолчали, Ярослав полуобнял Нику за плечо, на миг прижал к себе.
— Ладно, — сказал он уже другим тоном, веселее, — время у тебя еще будет над всем подумать, а сейчас идем-ка домой. После еще потолкуем. Только ты, знаешь, ты при Галке не говори пока, что родителей решила бросить. Там как оно еще получится… Скажи просто — навестить, мол, приехала. И давай, сестренка, держи хвост пистолетом, слышь? Ты, я вижу, из-за меня все это затеяла — вроде моральную поддержку решила мне оказать, так зря это. Я, пожалуй, и сам еще могу тебя поддержать, а? Ну, пошли домой, вот Галку-то сейчас удивим…