Кина не будет
Шрифт:
Вот девушки вытолкнули на середину деда Свирида, и он, помолодевший за этот день, закружился с Мартой.
…В паре с красивой молодицей торжественно проплывает Бандура.
– А крышу уже починили, – говорит вдова.
– Ещё бы! Я ж им сказал, что следующее заседание вновь у вас будет!
Мелькают пары. Подпрыгивают стоящие вдоль стен женские сапожки, как бы собираясь тоже пуститься в пляс.
В маленькой комнатке, за кулисами, стоят Бандура, Метелёв, дед Свирид и
– Как хочешь, Гриць Карпович, а я тебе в глаза скажу: непорядок это!.. Вчера тридцать человек на работу не вышло, позавчера – тридцать пять, а семена под открытым небом лежат. А к вечеру дождь будет! А ты – танцуешь, вместо того чтобы людей на погрузку согнать!..
– Розумиеш, Федор Андреевич, не умею я людей «сгонять». – Бандура спокойно затянулся. – Коров, чи там коз – могу, а людей – не умею!
– Но до вечера семена пропадут!
– Значит, треба вывезти, – так же спокойно ответил Бандура.
– Может, ты их прямо с танцев на погрузку поведёшь?
– Спробую. – Бандура аккуратно погасил папиросу и бросил её в урну.
– Смеяться будут! – предостерегающе крикнул Сердюк.
– Посмеёмся вместе. – Бандура шагнул к двери, но его остановил дед Свирид.
– Стой, Гриць Карпович!.. Разреши мне!.. А нет – возьму лопату и сам до утра грузить буду!
– Не горячись, Антоныч! – усмехнулся Сердюк. – Тебе теперь не работать!.. У тебя – коммунизм! Отдыхай, наслаждайся…
В прищуренных глазах деда Свирида вспыхнула ярость:
– А на хрена мне такой коммунизм, чтоб я на печи лежал!.. Пусти! – Он отодвинул Сердюка в сторону и решительно толкнул дверь.
Музыка, доносившаяся из зала, прервалась. Наступила пауза. Там, за дверью, дед Свирид разговаривал с молодёжью. Бандура и окружающие напряжённо ждали.
– Ни за что не пойдут! – убеждённо произнес Сердюк. – Я наших людей знаю!
И как бы в подтверждение его слов за дверью снова зазвучал вальс.
Наш взгляд скользит по залу. Вальс продолжает звучать, но музыкантов нет. Мы видим покинутые инструменты.
Опершись о стенку, задумчиво стоит виолончель; в раскрытых футлярах, прижимая к груди смычки, лежат скрипки; надувшись от обиды, повисла на спине стула важная труба; а рядом, свесив палочки, сидит барабан, на котором белеют пудреница и зеркальце, забытые хозяйкой.
По-прежнему звучит вальс, но никто не танцует: зал пуст, только вдоль стен бесконечная шеренга разноцветных нарядных туфелек. На том месте, где недавно стояла такая же бесконечная шеренга забрызганных грязью сапог…
С первыми петухами поднялся Метелёв на следующее утро. Бандура провожал его по той же улице, где вчера гремел оркестр.
Одна за другой хлопали калитки – это люди шли на работу.
Прохладный утренний ветерок заставлял
Они вышли на окраину села, где дорога проходила мимо вспаханных полей. Земля была сырой и мягкой, Гриць набрал её полную горсть.
– Сеять пора! – И стал пересыпать в другую руку, но только вместо земли посыпалось из его руки золотое зерно.
– Будет, будет урожай… Пойдут хлеба!.. – мечтал Бандура, рассыпая зерно по пашне.
И на глазах у Метелёва пошли из-под земли стебли, выросли и поднялись колосья, волнуясь под ветром, заплясала пшеница.
Где-то исчез за этой качающейся высокой стеной Бандура, и только голос его всё звучал в ушах:
– Будет пшеница!.. Хлеб будет!..
– …И хлеб будет. А пока получай печенье!..
Снова окоп. Метелёв передаёт Нине пачку печенья. Он напряжённо смотрит в сторону домика, потом переводит взгляд на часы.
– Пора бы…
– Орёл!.. Орёл!.. Я – Ласточка… Приём… – по-прежнему вызывает кого-то Нина. Неожиданно в наушниках звучит музыка.
– Гилельс мешает!..
Продолжает звучать музыка в наушниках. Задумчиво говорит Нина:
– Раньше мама просто силой заставляла меня играть… А теперь!.. Кончится война, сяду за рояль – никто не оторвёт… И буду пианисткой!.. Вечер, сцена, аплодисменты!..
– А контрамарку мне на концерт?
– Если придёшь с цветами.
По траншее пригнувшись прошёл капитан. Бросил на ходу:
– Осталось тридцать минут!
– …А почему ты мне цветов ни разу не дарил? – спрашивает Нина.
– Зима ведь была…
Взрыв. В траншею вваливается военфельдшер Бродов.
– Бьёт, проклятая!.. – отряхнув шинель, он повернулся к Нине и Метелёву.
– Что здесь делают боги войны?
– Ждут кукушку.
– Как рука?
Вместо ответа Метелёв несколько раз согнул руку в локте и стукнул его по плечу.
– Нормально, – потирая плечо, констатировал Бродов и, устроившись в глубине траншеи, начал возиться над сумкой с медикаментами.
Издалека послышалось кукование кукушки.
Нина:
– Пора!
Метелёв помог ей укрепить рацию. Она подошла к брустверу. Обернулась.
– Счастливо оставаться!.. – и добавила тихо, уже одному Метелёву: – А если тебе неудобно с цветами, приходи так… Только приходи!
– Приду!
Через семнадцать лет.
Новый, строящийся посёлок… Времянка стройуправления. Рядом перекосившаяся телефонная будка. В ней Метелёв. Снимает телефонную трубку, набирает номер.
– Коммутатор слушает.
До боли знакомый голос. Все приготовленные слова разом исчезают.
– Я – Голубь… Я – Голубь… Перехожу на приём.
Пауза. И вдруг голос Нины.
– Ласточка слушает… Ласточка слушает… Откуда вы?
– Я из четвёртой роты, из сорок третьего года.