Киндер-сюрприз для декана
Шрифт:
Да, определенно, Холера обогатила свой арсенал новыми приемчиками.
Шокер… Надо же…
Чего не ждал, того не ждал…
– Вам водки налить? – услужливо подскакивает бармен, когда я тяжело забираюсь на высокий барный табурет. Пожалуй, слишком высокий для того, у кого такая тяжесть в ногах, но признать свою слабость мне оказывается невозможно.
– Только воды, – покачиваю головой.
Выпил бы на самом деле без оглядки, но я за рулем и с ребенком. Тоха уже видел в своей жизни отца-алкоголика, и слишком хорошо помнит, что это такое. Не буду вызывать у пацана лишний раз эти ассоциации.
Когда его папаша соблаговолил явиться в суд, на котором его лишали родительских прав – Антоний съежился в комочек между мной и Верой. Старался, чтоб «родитель» не заметил его совсем.
А для того, чтобы он осмелился заговорить с судьей, мы оба стояли с ним рядом. Спасибо тетке из органов опеки, что она и это попросила занести в протокол – что Антон биологического папашу до смертных колик боится.
Легок на помине – Антоний, карауливший мое возвращение у стеклянной стены детской комнаты, вприпрыжку несется через зал ресторана. Забирается под руку, обнимает за пояс. Беспокоился, птенец! И так по жизни тревожный, после похорон матери он стал паниковать из-за сущих мелочей. Я предпочитал даже в школу за ним приезжать за пять минут до конца урока, потому что если я опаздывал – мог потом полчаса искать, под какую парту в школе забился перепуганный Антошка.
– Ну что, братец, какое мороженое ты хочешь? С шоколадом или с карамелью? – мягко щиплю Антона повыше плеча.
Он отвечает не сразу. Молчит, пыхтит жарким дыханием мне в рубашку, а когда заговаривает наконец – о мороженом не говорит ни слова.
– Пап, а та тетя… Ты хочешь жениться на ней вместо мамы, да?
Вдох-выдох.
Воображение – гнилая паскуда, на скорую руку набрасывает перед внутренним взором эскиз в белых тонах.
Белый корсет, страстно обнимающий хрупкий девичий стан. Нежный пышный подол, кружащийся по кругу. Темные волосы под тонкой сеткой фаты. И сама она, подносит к дивным своим губам нежный букет из незабудок. А губы смеются…
Ком в горле разрастается с каждой секундой все сильнее.
Просто потому что сложно представить невесту, которая будет красивей.
Я и три года назад так думал, но сейчас…
Казалось бы, что может произойти с девушкой за три года?
Она может поправиться, похудеть, заболеть, сменить стиль, неудачно покраситься.
А еще – она может созреть.
Как ягода вишни – налиться сочностью красок на всех волнительных изгибах.
Три года, жалких три года… И когда стервозная девчонка успела стать женщиной? Да еще и такой, от которой у меня в зобу все дыхание сперло?
Раньше просто её хотел, до озверения.
Сейчас – в считанные секунды очутился в шкуре ревнивого сопливого мальчишки.
И вместо нормального взрослого разговора… получил шокером.
Поделом!
– Папа, – Антошка пыхтит и теребит меня за рукав, – так что? Ты хочешь жениться на той тете?
Интересно, как дети это ощущают? На каком простейшем эмпатическом уровне это для него очевидно?
– Я бы хотел, малыш, – покачиваю головой, – но она не согласится.
– Из-за меня, да? – Антон мрачнеет еще сильнее. – Тетя Наташа говорила, что только дура согласится чужого приемыша воспитывать.
Ох, уж эта тетя Наташа из квартиры сверху…
Многодетная мамаша, которая и слыхом не слыхивала про планирование семьи, и с кулаками бросалась на наряд полиции, приехавший за её дебоширом-муженьком. Ей бы про свою семью думать, а не лезть в нашу.
Ладно, зайду к ней после того, как уложу Антона. Скажу пару ласковых.
– Нет, Антоний, – у меня выходит ухмыльнуться, но как-то кривовато, – думаю, ей-то ты бы как раз понравился.
– А чо ей тогда надо? – бесцеремонно интересуется Антоний, у которого все просто, как табуретка. И поди-ка ему объясни, что я и сам с удовольствием задал бы Холере этот вопрос.
Вместо ответа щекочу Антона в бок.
– Мороженое. Ты не выбрал. Или ты другой десерт хочешь?
– А тут есть? – Антон заинтересованно высовывает нос у меня из-под руки.
– Вон, целая витрина десертов, – киваю к дальнему краю барной стойки, – дуй, выбирать.
Боже, благослови сладкоежек. Их так просто отвлечь от того, что на их неудобные вопросы кое-кто не хочет отвечать.
Черт бы побрал этот шокер.
Тело, испытавшее шокирующие ощущения, еще некоторое время будет дергаться от каждого чужого движения.
А уж от вибрации телефона в кармане брюк я чудом не подскакиваю.
Что, неужели Холера так быстро прислала обещанную декларацию?
А нет.
Это Васнецов.
Птичка-обломинго тоскливо покрякивает у меня за плечом. Я отчаянно хочу замотать её клюв скотчем. У принятых три года назад решений обратной силы нет.
А Холера…
Она верно сказала. Нас ничего не связывает. Как бы меня ни бесил этот факт.
– Ну и как оно прошло? – Васнецов звучит так, будто уже готов выезжать, чтобы под покровом ночи вынести из гостиницы труп убиенной Холеры в каком-нибудь ковре.
Я стреляю глазами в сторону Антония, но он накрепко влип – наморщив лоб, отчаянно выбирает между клубничным чизкейком и яблочным пирогом. Это вечный выбор, он во время этих страданий ничего не слышит.
– Хреново прошло, – и все-таки я выкручиваю голос и спускаю почти до шепота.
– Не удалось поговорить?
– Ну, почему, – ухмыляюсь криво, – удалось. Только разговор пошел через одно место.
– Она показалась мне сегодня серьезной, повзрослевшей, – задумчиво роняет Егор, – неужели только показалось?
– Она ни при чем, – признаю неохотно, – это я… не сдержался.
– Ты? – удивленно произносит Васнецов.
Удивительный человек. Иногда мне кажется, что он обо мне слишком хорошего мнения. А ведь столько лет меня знает.
– Она была не одна, в гостинице, – мрачно откликаюсь, ломая пальцами зубочистку, – я это… не оценил.
Это, конечно, краткое описание спектра прошедших через меня эмоций. С самого начала, когда она тянула руки к тому мажористому утырку. В процессе, когда он прикасался к ней, разминал хрупкие плечи, прикрытые лишь тонкими лямочками её сарафана, целовал…