КИНФ БЛУЖДАЮЩИЕ ЗВЕЗДЫ. КНИГА ВТОРАЯ. СОЗВЕЗДИЕ ПАКЕФИДЫ
Шрифт:
– Расскажи, что ты видишь? – нетерпеливо попросил Ур, и я обвел взглядом темную мертвую долину.
Сейчас здесь почти ничего не было, но я видел не каменные тихие остова, а великий город в серебряной дымке, словно ничто – ни люди, ни время не касались его, и он стоял, молчаливый и пустой, точно такой же, каким его покинули тысячи лет назад.
– Что ты видишь? – повторил Ур. – О чем тебе говорит это место?
– Я вижу город, – ответил я. – Живой город!
Город был подобен диску солнца, Одину, колесу, вечно движущемуся по небу. Своими постройками он заполнял всю круглую долину до самых краев, и его призрачные, давно умершие сады, возродившиеся в памяти
– Люди этого мира любили солнце, – произнес я. Я мог бы рассказать много – о свете, которым наполнен их мир, и о величии, подобном великим пирамидам и городам майя, смущающем воображение. О мечте, которая владела умами людей, обративших свои взоры к небу, и мечтающим узнать, что же там, в вышине…
Теперь это место шептало взахлеб мне о горе и о смерти. Я видел, как исчезают отсюда люди, и расстаются затем, чтобы никогда больше не увидеться, и сотни, тысячи историй, не менее трогательных и горьких, чем история Ромео и Джульетты, не оконченных и едва начатых, открылись мне. Казалось, я еще вижу их тени на стенах, тени рук, расстающихся, касающихся друг друга только кончиками пальцев, и слышу голоса, обещающие – «Я вернусь!» «Я дождусь!» И великий огромный Торн накрывал долину темнеющим диском, и бушующее фиолетовое мертвенное пламя космического пожара, словно развевающиеся волосы вокруг лица, вокруг него.
И высотные здания, легкие висячие мосты и каменные дворцы застывали в этом слепящем мертвом свете, становились голыми, сухими, словно остова человеческие, лишающиеся плоти, и исчезали, разрушались, превращаясь в тлен, и гас свет солнца, которое так любили люди. Раскаленный город, залитый неестественным фиолетовым светом, наливался багровыми тенями, и смертоносное излучение выжигало всякое проявление жизни, высушивало дочерна побеги, пробившиеся сквозь толщу почвы и сжигало тонкие крылышки бабочек одним лишь своим дыханием…
А где-то под землей, в укрытии, в спасительной щели, упрямо и отважно, билось сердце, твердящее «я дождусь!».
Но это было не долго…
– Не стоит, – сухо произнес Ур, положив мне руку на плечо, и я очнулся от своего видения. Ничего. Только серая пустая долина внизу… растаяли величественные видения, и осталась лишь пустота. – Это всего лишь память. Этого давно уже нет.
Именно здесь спасались те, что потом переродились в дикарей. Именно в этой долине, которую Торн ночами прикрывал от взорвавшегося соседа, родилось поколение, которое приспособилось к жизни в жестоком мире.
Но странно, что наряду с ними существует и весь остальной мир.
Эшебы, каряне, айки – они, получается, здесь не были в те дни, когда небо было фиолетовым от губительного излучения? Они появились позднее? Откуда? Кто привел их на эту планету?
И кто, в таком случае, завалил выход из этой долины тем самым камнем, в котором Ультур обосновал свое убежище – до меня дошло, что этот камень именно нарочно воткнули в расселину, по которой проходила дорога, – и кто проделал в нем проход чтобы… войти или выйти?
Вопросы, вопросы…
Но
Ур внимательно наблюдал за мной, и, сдается мне, он колебался до последнего с моим обращением.
Он не был желтым удавом.
Он уже раздумывал, что неплохо было бы просто купировать мой дар, ведь обращать меня полноценно времени нету, да и опасно это. Если бы речь шла о нем самом, он не раздумывал бы ни мгновения, но ведь он – ученый, и его совершенного разума не терзали те сомнения и тягостные чувства, что мучили меня, настигая вместе с воспоминаниями. Образы, от которых рвалось мое сердце, для него были всего лишь старинной мозаикой, вроде тех, что откапывают археологи, сметая вековую пыль кисточкой, открывая шаг за шагом картинку. И картинка эта, пусть и трогательная, но вызывает лишь любопытство и благоговение, радость – но никак не боль и страдания.
Но я теперь желал всем сердцем, чтобы он обратил меня!
О, как я хотел этого!
Я хотел увидеть то, что скрыто от других.
Я хотел быть свидетелем их жизней, чтобы они прожили их не зря… может, я обманывал себя, и всего лишь хотел убедиться, что хоть одно «дождусь» сбылось? Может, я хотел себе самому облегчить боль? Может быть…
Может, я и в самом деле молод и глуп, может, меня напрасно тревожат и трогают наивные слова, сказанные когда-то кем-то, до слез, но я не хотел закрывать глаза и забывать о них.
Я хотел о них помнить; я хотел, чтобы они были сказаны не зря.
Я хотел быть памятью, живой памятью и свидетелем того, чему стоило остаться в вечности.
«Я вернусь!»
«Я дождусь!»
Стоя теперь над останками чужого мира, терзаемый ледяным ветром, я чувствовал нестерпимое жжение в груди, и клялся, что запомню все, и расскажу всем о тех, кто не успел сам поведать свою короткую историю Вечности… Да, Ур прав – нельзя лишать кого бы то ни было шанса на жизнь. Система, какая бы они ни была, состояла прежде всего из людей, живых людей, таких, как Айрин, например, и они хотели жить. Что-то говорило мне, что благодаря всей этой запутанной долгой истории они еще увидят свет настоящего солнца, и холодный ветер этой долины развеет волосы всех цветов, и Айрин тоже, но как скоро это произойдет – я не знал. Возможно, меня уже не будет, и память обо мне исчезнет... возможно…
– Ты странный, – произнес Ур, изучая мое лицо своими горящими глазами. – Ты любопытен, как и я, как ученый, но слишком горяч. Слишком много чувств и эмоций тебе откроется, ты это понимаешь? И ты все это станешь переживать так же остро, словно это случилось с тобой. Не боишься сгореть?
– Нет, – ответил я, мысленно просматривая снова и снова умерший город и прислушиваясь к его старческому шепоту. – Нет, не боюсь.
Ур кивнул, но в жесте его было известное сомнение. Мое поведение казалось ему нерациональным, горячим, необдуманным, губительным, но, в конце концов, ему тоже было выгодно обратить меня, и он уступил.
Ультур, наблюдая за нами, злобно шипел.
– Давай! Вынеси ему мозги! – клекотал он злобно. – Он сгорит от первой же косточки, что попадется ему на глаза, от тряпочки, которую найдет!
Я свысока посмотрел на него.
– От первой же косточки тех, кого ты скормил дикарям? – уточнил я. – Я уже видел их. Не беспокойся об этом; сцены драк и смерти уже привычны для меня. Но если ты станешь доставать меня своим злобным шипением, я сделаю так, что ты пожалеешь о том, что вовремя не удрал с моего пути. Но если ты благоразумно заткнешься, то мы мирно разойдемся. Я стану самым совершенным из всех известных расчетчиков, а ты вернешься в Систему – хочешь поспорить?