КИНФ БЛУЖДАЮЩИЕ ЗВЕЗДЫ. КНИГА ВТОРАЯ. СОЗВЕЗДИЕ ПАКЕФИДЫ

Квилессе

– Я не уйду, – главарь затряс головой отрицательно. – Я не уйду отсюда без своего сына! Я не оставлю вам его – тем более, с вами Хозяин Скалистой Гряды!

– У тебя нет выбора, – ответил Ур непреклонно. – Если ты не согласишься, я просто всех убью и уйду один. То же последует, если ты тронешь хоть одного из нас. Даже Хозяина Гряды. Я убью вас всех – даже за этого поганого Желтого Удава. Но сначала я убью его, – и Ур красноречиво щелкнул своими клыками у шеи мальчишки.

Толстый молчал. Его губы дергались, словно его паралич хватил, и он хочет что-то сказать, но не может.

– Только обещай, – попросил он, – обещай! Клянись!

Что не тронешь его…

– Уходите, – велел Ур. – Я не трону его. Я оставлю его здесь. Слово Ура. Вечером придешь и заберешь его.

Черный скосил глаза на Ура. «Ты нарвешься однажды, парень!» – красноречиво говорил его взгляд. Ур в самом деле слишком рисковал, дергая нервы любящему папаше, и откровенно напрашивался к нему на нож кишками. Не лучше ли распотрошить потенциальных врагов прямо сейчас? Не то за жизнь нашу я не ручаюсь.

Но вместо того, чтобы сию же минуту удрать от Ура, которому, казалось, доставляет удовольствие его опасная и бессмысленная игра, его руки уверенно сжимали Айясу, и двинься хоть один из бандитов в сторону Ура – Черный, на раздумываясь, расписался бы на их глотках.

Медленно мы отступили к дому, волоча несчастного Желтого Удава по земле. Одежда наша осталась на улице – да теперь о ней никто не вспомнил бы, и алмазы Черного, так приглянувшиеся грабителям поначалу, валялись в пыли…

Как и было обещано, разбойники ушли. Как-то стыдливо, словно бы поджав хвосты, как побитые собаки. Ур смотрел через оконный проем, как они молчком покидают недавнее поле битвы, и на его губах играла недобрая усмешка. Он видел то, что не заметил тот же Черный, например, и я – до сих пор. Разногласие в рядах разбойников; кое-кому до ужаса надоело, что главарь возится со своим отпрыском, как с писаной торбой, надоело присматривать за щенком, надоело терять из-за него добычу – а так иногда и бывало! Например, как и сейчас. К вечеру негодование их достигнет апогея – хе-хе, – и они поперережут друг друга в драке. Возможно, достанется и папаше мальчишки. И тогда никто уж не сдержит их в их берлоге… они придут за нами. Значит, нужно убраться как можно скорее.

Ур деловито содрал с юного разбойника кушак и, разодрав его пополам, связал концы получившихся лоскутов. Затем этой же веревкой не менее деловито и неторопливо повязал мальчишку. Разбойник совершенно по-собачьи рявкнул на Ура, но тот одной оплеухой отбил у мальчишки желание брехать.

Скрученный Уром мальчишка разве что не кусался. Юный разбойничек был хорош собой; он походил на молодого волчонка – такой же злой, с блестящими глазами, с острыми оскаленными зубами, – и Ур с усмешкой подумал о том, что его вполне можно продать местным красоткам для увеселения, ведь заикался же его папаша о разбойницах?

– Ух, какие мы смелые, – сказал Ур, когда мальчишка в очередной раз попытался укусить его. Не церемонясь, и как-то совершенно равнодушно, Ур влепил разбойнику еще одну пощечину, свалив его на пол, с которого разбойник пытался подняться. – Еще раз попытаешься показать свои зубы – и отец твой найдет тебя по кускам.

– Ты обещал ему..!

– Я наврал. Я очень бесчестное существо, ты не знал этого? Ну, извини.

В пустом доме гулял ветер; крыши не было совсем, и некое углубление – то ли бассейн, то ли то ли некое декоративное углубление в полу, вроде опустевшей клумбы, – было полно дождевой воды.

Ур, поглядывая в окна, мотнул головой на полоумного разбойника:

– Ты… сходи, принеси наши вещи. Быстро.

Тот молча

повиновался.

На улице было пустынно и тихо; некоторое время разбойник, опасаясь, видимо, что его дружки не ушли, а притаились где-то поблизости, и могут спутать его с нами и подстрелить, опасливо пригибался к земле – будто бы это его спасло бы! – а потом ничего, осмелел. Он обыскал все кругом тщательно; кажется, на некоторое время он позабыл даже о том, что он – военнопленный, и с восторгом разглядывал наши побрякушки, с азартом принимаясь за поиски новых и новых украшений…

Глядя, как тот собирает раскиданные истоптанные тряпки, как его длинная тень ломается о дробленые камни, Ур удовлетворенно вздохнул и произнес:

– Они ушли. Все хорошо.

Потом мы развели костер прямо у окна, стирали свои вещи в импровизированном бассейне и развешивали их сушиться. Холодно было – зуб на зуб не попадал, и мы из человеколюбивых побуждений всех пленных усадили поближе к костру.

Надо отметить, что ничего этакого страшного с одеждой при стирке в серном источнике не сделалось. Не появилось ни дыр – а я все опасался, что вода разъесть ткани, – ни каких иных прорех. Правда, цвета потускнели, кристаллики минералов белесым неряшливыми разводами украшали вещи со всех сторон, а мех выглядел так, словно его побило молью, а потом им мыли полы в конюшне, но это, конечно, мелочи. Одежда выглядела не так нарядно, как раньше, конечно; насыщенный черный бархат Черного стал тусклый, сероватый, несмотря даже на тщательное полоскание в дождевой воде, а мои веселенькие голубые одежки стали зеленоватыми, но зато драгоценности были невредимы.

– Высушить не успеем, – произнес Ур, с сожалением разглядывая наши доспехи. Бросить одежду? Об этом даже вопроса не стояло. Вы бы бросили сундук с деньгами?!

Его тонкие штаны уже почти просохли на нем, и куртка, вывешенная за окно, тоже.

– Ну, что же… раздевайся! – это Ур сказал разбойнику-дурачку. Глаза того округлились, и рот раскрылся. – Ну?! Живо. Не то голову оторву.

Маленького разбойника он распаковал сам, стащив его штаны совершенно непочтительно. Мальчишка брыкался и выл; у меня складывалось такое ощущение, что его по ночам держали на цепи – или воспитывали весьма специфично…

– Никакой специфики, – пропыхтел Ур, стаскивая с мальчишки куртку – для этого пришлось его развязать, и мальчишка снова начал барахтаться. Впрочем, мы Уру помогли с ним справиться. – Просто они с отцом – выродившиеся регейцы, разве не видно? И этот старый дурак заморочил мальчишке голову тем, что они потомки королевского черного волка.

Второй разбойник разделся сам – почему-то никому и в голову не пришло обидеть этого итак обиженного природой человека, насильно раздеть его, – и, стыдливо прикрывая наготу, протянул нам свои одежды. Ему было стыдно, очень стыдно, и он опустил лицо, чтобы мы не видели его. Словно бы спрятался.

Ур взял его вещи; в его глазах на миг промелькнуло какое-то чувство, вроде жалости.

– Ты замерзнешь, если останешься здесь в таком виде, – произнес он. – Возьми это, – он протянул стираный плащ несчастному. – Сядь у огня, и скоро высохнешь.

Разбойник повиновался. Он накинул сырой плащ на голову и уселся спиной к огню; его тонкие губы посинели и дрожали, нос покраснел, и влажные волосы облепили тонкое бледное лицо.

– Убьют его, – произнес Черный, напяливая одежку мальчишки – тот оказался ростом выше и в плечах шире, чем наш смиренный разбойник. – Жалко.