Кингсблад, потомок королей
Шрифт:
Нийлу пришлось уйти в полночь — час, когда в расовых спорах только-только разгораются страсти. У самого дома Вулкейпов он наткнулся на Уилбура Федеринга, прогуливавшегося с независимым видом.
Уилбур развязно окликнул его:
— Привет, Кингсблад! Хорошо провели вечерок? Вы, я вижу, вроде меня: тоже любите на месте изучать жизнь угнетенных чернокожих.
Так, значит, это от Уилбура исходили сведения Рода Олдвика об «Агитаторах»!
Нийл что-то буркнул в ответ и пошел своей дорогой.
На
— Нийл, я хотел бы, чтоб вы считались с желаниями мистера Пратта. Это достойнейший человек, человек образцовых нравственных правил. Он мне рассказывал, как однажды в детстве, когда он еще жил в Мэне, у него не оказалось цента, чтобы положить в кружку воскресной школы; но как только он раздобыл этот цент — заработал на стрижке газона, — он прошел пешком пять миль, чтобы вручить его своему наставнику, и наставник, владелец обувного магазина, был так тронут благочестием ребенка, что подарил ему пару почти совсем хороших галош! Что же касается отношения ко всем нам, своим сотрудникам, то тут мистер Пратт просто безупречен.
— Что случилось, мистер Денвер?
— Гм, дело в том, что некоторые из наших солидных вкладчиков выразили неудовольствие по поводу того, что у нас работает неариец. Вы же нас знаете, Нийл. И мистер Пратт, и я, мы на все готовы для вас. Но…
Был, впрочем, один вкладчик, которого общество Нийла никак не смущало, — Люциан Файрлок, и однажды он даже прислал ему, в его одинокую клетку, записку с приглашением позавтракать вместе. Нийл обрадовался. Уже две недели он завтракал один, забираясь в какой-нибудь захудалый ресторанчик.
Они отправились к Оскару, в «Монпарнас», прибежище моды и вкуса, более даже изысканное место, чем «Фьезоле». Когда они вошли в зал, Нийлу почудилось, что на него устремлены презрительные и враждебные взгляды, и он пожалел, что пришел, не столько из-за себя, сколько из-за Люциана.
Их встретили очень любезно, отвели им прекрасный столик, но он тотчас же заметил, как Рэнди Спрюс и Бун Хавок оглянулись на него и подозвали к своему столу метрдотеля. И, может быть, это было его воображение, а может быть, и в самом деле у официанта, ожидавшего заказа, вдруг появился нахальный панибратский тон. Он стоял, отставив ногу, прищелкивал языком и, наконец, спросил довольно небрежно:
— Телячья отбивная подойдет?
— Хорошо, можно телячью отбивную, — сказал Люциан, а Нийлу не захотелось ответить.
Тогда официант обратился непосредственно к нему:
— Ну, а вам, братец?
— То же самое.
— Не пожалеете, ребята. Наши лучшие клиенты всегда заказывают и довольны бывают!
А может быть, он просто фамильярничает по неопытности? Люциан хмурился, и Нийл тотчас же решил про себя: «Будь я один, мне было бы наплевать. Значит, незачем ходить в ресторан с белыми друзьями, незачем ставить их в неловкое положение. Ведь этого даже и объяснить нельзя. Скажешь — не поймут. Спросят: „А почему же вы молчали, не пожаловались?“
За завтраком
(Честное слово, Нийл поймал себя на мысли о том, пристало ли ему говорить в таком тоне о белой леди.)
Вдруг Люциан выпалил:
— Я знаю, что вы перестали бывать в Федеральном клубе. Почему?
— Я больше не член клуба.
— Они не посмеют вас выгнать.
— Допустим. Но что это докажет?
— Не знаю, — пожал плечами Люциан. — Может быть, это докажет несостоятельность всех моих доводов в пользу сегрегации, основанных на признании внутренних различий между неграми и белыми. Ах, Нийл, дорогой мой друг, ведь мы едва знакомы, а вы уже внушили мне всякие еретические мысли. Пожалуй, даже лучше, что мы не успели познакомиться ближе. А то вдруг бы я оказался розенкрейцером или огнепоклонником!
Нийл вернулся в банк с высоко поднятой головой.
Во второй половине дня мистер Пратт вызвал его к себе и сказал, на этот раз без сочувственных экивоков:
— Я просил бы вас больше не давать повода к разговорам, появляясь в публичном месте в обществе белого. Обещаете?
— Что такое? Конечно, нет! Ни в коем случае.
— Нийл, я проявил достаточно великодушия, продолжая держать вас, несмотря на все нарекания вкладчиков. А вы — оценили вы это? Не далее как вчера вы провели вечер в доме у негра по фамилии Вулкейп, в компании чернокожих смутьянов, которые замышляют подрыв всей нашей экономической системы.
Нийл встал.
— Если вы могли поверить этому, значит, вы всему способны поверить. Прошу вас освободить меня от работы в банке.
— Это самый лучший выход, Кингсблад, и я постараюсь забыть о том, что вы злоупотребили нашим долготерпением.
Мистер Пратт протянул кончики пальцев, но Нийл не взял их.
— Отлично, сэр, только я не пожимаю руки белым. Всего хорошего, сэр.
Он поискал С.Эшиела Денвера, чтобы проститься. Он увидел, как главный бухгалтер шмыгнул от него в кладовую.
С фотографией Вестл и Бидди под мышкой Нийл вышел из подъезда банка — безработный негр.
Срок последнего платежа за дом уже наступил, но это составляло немного, две-три сотни долларов, а у него был текущий счет на 1127 долларов 79 центов и любящая жена.
В текущем счете он не сомневался.
43
Для Вестл, наследницы целого легиона Бихаусов, безработный в семье был таким же непривычным явлением, как чиппева или готтентот. Но ей было пятнадцать лет, когда разразилась паника 1929 года, и она помнила, как вполне добропорядочные люди, питомцы Йеля и Дартмута, после краха своих биржевых предприятий мужественно продолжали бороться за существование, имея не более десяти тысяч в год.